— Да и как вы могли увидеть, если дом Каримова был пуст? — Начальник, откровенно удовлетворенный, потирал руки. — Что ж мы с вами, товарищи, предъявим трибуналу, а? Молодой немки в живых, увы, нет, тот уголовник, что лез в дом, убит, у него не спросишь. А в остальном… забили вы друг другу головы, пошли по самым легким следам и уткнулись в г….
— Не было там девки! — обрадованно встрепенулся «Бура». — И потом, мы с Борисом вообще за калитку не заходили, стояли на стреме, на улице.
— Все ясно. Ладно, подписывайтесь вот здесь и здесь. Только разборчиво. — Начальник подождал, пока парни расписались в бумагах, забрал их, хитровато сузил глаза. — Слышь, Мурашко, не знаю, как тебе, а мне, честно говоря, жаль этих хлопцев, разве они — война во всем виновата, оголодали и полезли в чужую хавиру.
— Вы, как в воду смотрите, товарищ начальник! — Захлопал рыжими ресницами Мурашко. — Ну, поставят хлопцев к «стенке», а какая польза выпадет стране? Вы меня извините, но… нельзя ли дело прикрыть?
— Ну, Мурашко, скажешь тоже! — притворно нахмурился начальник. — Наказание они, конечно, заслужили. А что, хлопцы, если мы вам и впрямь послабление сделаем, а? Нас под монастырь не подведете?
— Послабление? — насторожился Борис. — Какое же? — Он ждал от хитрых следователей какой-нибудь гадости, предчувствовал: они ведут свою партию, заранее отрепетированную.
— К примеру, отправим вас в Красную Армию, на фронт?
— На фронт? — Борис от неожиданности привскочил со стула. Не издевается ли над ними гражданин высокий начальник? Попасть в армию, на фронт — его самая заветная мечта. — Я бы пошел с полным удовольствием.
— Эх, где наша не пропадала! — махнул рукой «Бура». — И меня запишите, двину на войну, буду бить немецко-фашистских захватчиков. — Озорно, не таясь, подмигнул Борису.
— Значится, так, хлопцы, — начальник потеребил седой вихор, склонился над столом, — мы со следователем Мурашко, можно сказать, идем на должностное преступление ради спасения ваших заблудших душ, — перекинулся многозначительным взглядом с Мурашко, — завтра вас будут судить. Дело полностью закрыть мы не в силах, но… слово офицера, послезавтра вы уже будете в воинском эшелоне.
— Обманете ведь?
— Плохо о нас думаешь, гражданин Борис Банатурский!..
Оказалось, что следователи и впрямь их не обманули. Буквально на следующий день Банатурского и Старостина привели под конвоем в зал заседания трибунала. Борис думал, что суд — некое величественно-строгое здание с лепными украшениями и статуями бога справедливости, но… в пустом, не больно-то чистом помещении с зашторенными окнами, за столом, крытым красным сукном, восседали трое военных, все, как на подбор, очкастые и лысые. Воинских званий у членов трибунала снизу разглядеть было невозможно, да ребятам было не до званий. Привыкли не доверять судейским — наобещали с три короба, а что получишь — один Бог знает. Борис страшно волновался — многое в жизни перепробовал, под судом, к счастью, только не бывал, казалось, отныне будет на нем несмываемое пятно, однако процедура длилась не более пяти минут. Несколько кратких формальных вопросов, на которые можно было вообще не давать ответов. И вот уже зачитывается приговор. Длинное вступление, перечисление статей, наконец… Старостина Алексея Федоровича и Банатурского Бориса Семеновича приговорить к десяти годам лишения свободы. Однако, учитывая ходатайство коллективов и неких общественных органов, трибунал считает возможным отправить означенных лиц в ряды действующей армии, в состав штрафного батальона для искупления кровью вины перед народом и государством…
Ровно через неделю со станции «Новосибирск-товарный» отошел железнодорожный состав с боеприпасами. В хвосте поезда находились два «столыпинских» вагона с зарешеченными окнами. Едва переехали по мосту реку Обь, как новые попутчики Бориса и «Буры» с веселым гомоном принялись извлекать из объемистых «сидоров» водку, шматки сала, соленые огурцы, хлеб, лук, селедку. «Добровольцы» ехали на фронт из тюремных камер, но припасов у них было много, будто призывались в армию из отчих домов. И пошел пир горой по случаю освобождения. Подносили чарки и конвою. Пожилые солдаты из запаса от первача не отказывались. В вагоне стало жарко и весело. Завязались разговоры, все вертелось вокруг штрафбата: