В стакане я простою очень долго. Меня выводят на медосмотр, где хмурый санитар огромным шприцом с тупой иглой берет из вены кровь для проверки на ВИЧ. Внимательно посмотрев на меня, он почему-то делится со мной своей бедой.
«Не нравится мне здесь работать, аура плохая», – в задумчивости говорит он.
«А где до этого работали?» – интересуюсь я.
«В морге», – отвечает он и тяжело вздыхает.
Мне делают снимок «на память», в личное дело, и опять берут отпечатки пальцев. Выдают матрас, белье, ложку, кружку, миску и ведут в камеру. Малый спец, камера 412. Я хорошо помню этот момент – он намертво врезался в мою память. Это была уже настоящая тюрьма. Открылись тормоза – дверь, – и я вхожу в камеру. Запах, тусклый свет, веревки, натянутые вдоль и поперек, на которых сушатся вещи, которые по определению не могут высохнуть из-за перенаселенности камеры и только пропитываются запахом. Разбитые стены. Люди везде, они заполняют все пространство. Я зашел словно в переполненный автобус. Кто-то стоит, кто-то сидит, кто-то лежит. Разруха полная. Такого я не видел даже в кино.
В камере находится восемь двухъярусных железных кроватей, стоящих вплотную друг к другу, на сорок человек. Мест не хватает, спят по очереди. Я вхожу, здороваюсь, спрашиваю, кто смотрящий. Это человек из арестантов, отвечающий за соблюдение тюремного уклада жизни – не установленного администрацией, то есть не мусорского режима, а людского порядка. Мы знакомимся. Женя – Художник – арестант со стажем, наркоман, у него ВИЧ. На свободе работал реставратором, окончив специализированное училище. Арестован по статье 158 (кража). Узнав, что я впервые попал в тюрьму, он проводит ликбез. Не здороваться за руку с обиженными (есть такая каста неприкасаемых среди арестантов), не брать у них ничего из рук, не пользоваться туалетом (дальняком), когда кто-то ест. Правила, в общем-то, просты и понятны.
Я рассказываю о себе – кто и откуда. Из нашей камеры по тюремной арестантской дороге уходит прогон по всей тюрьме – малява: мол, заехал к нам первоход, ранее не сидевший Володя Переверзин из Чертаново, по статьям 160 и 174.1. Делается это везде и всегда, для того чтобы спросить и наказать арестантов за прошлые проступки и грехи. Тюремное сообщество живет по своим, подчас более справедливым – людским – правилам жизни. Здесь ничего невозможно скрыть. Находясь двадцать четыре в сутки под пристальным вниманием сокамерников, ты становишься полностью понятен окружающим. Я вливаюсь в тюремную жизнь. Мне выделяют шконку, где можно отдохнуть. Спать не хочу, хотя пошли уже четвертые сутки бодрствования. Мы долго разговариваем с Женей. Мне он симпатичен и интересен. Здесь он рисует открытки для всей тюрьмы. Он уважаем и востребован. Благодарные зэки пересылают ему по канатным дорогам чай и сигареты. Здесь у каждого своя роль. Есть дорожник – человек, стоящий на тюремной дороге и отвечающий за тюремную неофициальную логистику. Постепенно я знакомлюсь с другими обитателями камеры.
Виктор утверждает, что закончил ВГИК, режиссерский факультет. Он эрудит и алкоголик, арестован по статье 319 (неповиновение сотруднику милиции) – здесь это одна из самых уважаемых статей. Иными словами, он дал участковому в морду, за что и был арестован. Виктор – мастер художественного слова и пишет для своих сокамерников витиеватые письма, которые те уже от своего имени отправляют на волю возлюбленным…
В камере не хватает всего. Не хватает воздуха, еды, свободного пространства, чая, сигарет. Нет ни книг, ни газет, ни телевизора, радио запрещено. Зато есть масса свободного времени. Каждый пытается хоть чем-то себя занять, скоротать время. Бесконечные разговоры, порой абсолютно бессмысленные и пустые, а иногда и очень интересные. Я непринужденно разговариваю с одним парнем, который упоминает о своей дружбе с человеком, который сидел в этой камере до меня. Он называет фамилию Малаховский. Эта фамилия мне уже известна, хотя с ним лично я еще не знаком. Я допускаю мысль, что мог видеть его в ЮКОСе, например, за соседним столиком в столовой. Я спрашиваю моего собеседника о возрасте Малаховского. Он озвучивает его примерный возраст и доверительно сообщает, что дружит с ним и знает, в какой камере тот сидит. И вот как раз сейчас, в этот самый момент, он пишет ему маляву, любезно предлагая добавить что-нибудь самому. На мгновение у меня возникает безумная мысль: «А что, забавно вот так написать незнакомому человеку, которого тебе записали в подельники – мол, хороший повод познакомиться…» Разум возобладал над мимолетным желанием, и я не стал этого делать. Позднее я попадал в подобные ситуации не один раз. Сидел в камерах, где до меня находился Пичугин, сталкивался с людьми, которые сидели с Курциным. Только сейчас я осознаю, что ходил буквально по лезвию ножа. Обычное офисное знакомство с ними могло обернуться дополнительными годами тюрьмы для всех нас.