— Я тебе многим обязана, Ник, — она погладила ладонью его волосы и почесала своим коротким ноготком ему за ушком.
Ник закрыл глаза. Его напугали сигналы, которые его тело слало в мозг: стеснение в груди и участившееся сердцебиение. Остатки его идеализма и понятий о чести боролись с настоятельными требованиями тела. Он испортил жизнь себе, но не смеет портить ее Конни, убеждал он себя.
— Может быть, сегодня ты будешь спать наконец спокойно, — сказал он.
— Я не смогу сегодня вообще заснуть!
— Ты должна.
— Может, попытаемся сделать это вместе?
Ник молчал, но Конни не сдавалась:
— Нам еще кое-что нужно обсудить. У меня создалось впечатление, что ты казнишь себя за вчерашнее. В том, что случилось, вся вина лежит на мне.
— Я и слушать тебя не хочу! Джентльмен…
— Это слово как раз очень подходит тебе, Ник. Вчера, если бы… в общем, я была не против.
Ник был ошарашен. Сердце его медленно забилось, но так громко, что его глухие удары, он боялся, отдались не только у него в голове. Можно было подумать, что где-то в джунглях бьет барабан, но традиций барабанного боя не было в культуре лампурского народа.
— Я обещал тебе, что не воспользуюсь своим положением.
— Ты только говорил, что будешь помогать мне.
— Я делаю, что могу.
— Почему ты обращаешься со мной, как с ребенком?
«Потому что ты бесценное сокровище», — подумал Ник.
Увидев в его глазах проблеск нежности, Конни вдруг страстно захотелось укусить его мизинец, что она и сделала. Ее страшно позабавили испуг и смущение Ника, прежде всегда такого сдержанного и невозмутимого.
Конни радовалась, что она нашла наконец человека, способного на искренние порывы, но ее озадачивало, зачем он всегда их сдерживает.
— Ник, так прости ж меня за вчерашнее. Очень прошу! — последние слова она произнесла так выразительно, что Ник Этуэлл убрал руки со стола и на его лицо легла тень сомнения.
— Прогнать тебя? — продолжала Конни. — Это самое последнее, что может прийти мне в голову.
Он натянуто рассмеялся.
— Меня можно прогнать от тебя, только взяв в руки крепкую палку с заостренным концом.
— Ник, до сих пор я была одинока в своих поисках, но теперь обрела человека, который чувствует так же, как я, и которому небезразлична судьба моего отца. Но я не понимаю, почему ты многим рискуешь, помогая совершенно для тебя чужому человеку. Почему тебя волнует, что станет с Биллом Хэннесси?
«Потому что я хочу заниматься любовью с его дочерью», — подумал Ник.
— Кажется, я догадываюсь, — сказала Конни, и Ник настороженно замер, испугавшись, что она прочитала его мысль. — Тобой руководят высокие мотивы! Ты хочешь, чтобы восторжествовала справедливость.
Ника передернуло, а лицо исказилось забавной гримасой. Он окончательно погряз в любви к мисс Хэннесси и не знал никаких других более высоких мотивов.
— Женщины легко влюбляются в таких, как ты, — тем временем продолжала Конни. — Женщины любят героев.
Ее взгляд порхнул по поверхности стола и остановился на манжете его рубашки. Она обвила пальцами его запястье, ощутив глухие и тяжелые удары пульса, и посмотрела ему прямо в глаза.
— Из всего я заключаю, что если ты принимаешь близко к сердцу судьбу моего отца, может быть, ты неравнодушен и ко мне?
Ник судорожно сглотнул слюну, а Конни тут же почувствовала, как резко участился его пульс.
— Мне начинает казаться, от тебя ничего не скроешь. Счастье, что мы с тобой заодно.
Она рассмеялась, и ее смех, прошелестев, как ночной ветерок, успокоил его.
— Мы могли быть бы более, чем заодно, — сказала она.
— Если бы я вчера себе что-нибудь позволил, то потом себе этого никогда б не простил.
— Да, я могла быть еще не готова. Вчера.
Он почувствовал, как ее рука крепче сжала его запястье, и все пространство перед ним заполнилось навязчивыми образами, зрительными, осязательными, слуховыми: шипение и плеск льющейся воды, скрип влажной кожи, прилипающая к телу мокрая одежда, губы, прильнувшие к губам, ее глубокий вздох, приблизивший ее груди к его ладоням…
— Я побоялся тогда обидеть тебя, боялся, что тебе будет неприятно, если…
— Последние десять лет меня только и делают, что обижают.
— У тебя есть кто-нибудь? — спросил Ник и осекся: это чересчур уж! не его дело! — Мне страшно подумать, что тебе одной пришлось все эти годы нести тяжелый груз.
— Моя мать не щадила себя, стараясь, чтобы у меня было все, как у всех. Она настаивала, чтобы я ходила на свидания, вечеринки, одним словом, делала бы все, что обычно делают в шестнадцать лет. Но это была двойная жизнь. Только на поверхности она была, как у всех, хотя мама изо всех сил старалась оградить меня от напастей этого мира. Я уже тогда многое понимала: что жизнь коротка, мир жесток, люди лживы… Если находился человек, на которого я могла положиться, я цеплялась за него, как утопающий за соломинку. Будь в нашем распоряжении много времени, я бы, конечно, подумала, прежде чем сказать тебе все это.