Он сидел у коротковолнового радиоприемника в бункере и мысленно благодарил Джорджа за то, что тот хотя бы выбрал подходящее время для заявления Уиткрафта. Конни, наверное, уже была за пределами страны, и если Ник хочет дожить до момента, когда ее самолет коснется взлетно-посадочной полосы аэропорта в Сингапуре, ему надо говорить, и как можно больше.
— Полковник, могу я сказать пару слов?
Полковник, зловеще улыбавшийся на протяжении всей передачи, повернулся в его сторону:
— Последнее слово — традиция!
Ник откашлялся. Свобода, демократия, компромисс. Совсем неважно, о чем он будет говорить, главное, чтобы у них подольше хватило терпения его слушать.
Он принялся разглагольствовать о прошлом и будущем, о благоразумии и терпимости, о Черчилле и второй мировой войне, а также он говорил о Джоне Стюарте Милле.
В бункере было невозможно жарко. Внимание солдат, едва понимавших по-английски, быстро притупилось. Ошарашенный же полковник заполнил всю пепельницу окурками, внимая его речи.
— Ты закончил, англичанин?
О, нет, Ник собирался остановиться только тогда, когда ему это прикажут.
— Я хотел бы сказать еще немного об искусстве компромисса…
— Но сначала дай мне телефонный номер британского посла.
— Могу я спросить, зачем?
— Мы сообщим ему, где можно будет отыскать твое тело, англичанин.
Ник повертел в руке стаканчик, который был уже давно пуст.
— Так вот, относительно искусства компромисса… Я сказал бы не все, если б не…
— Нет, англичанин, ты уже все сказал!
— Тогда я хотел бы написать письмо.
— Кому?
— Женщине, — ответил он после недолгой паузы.
Полковник и солдат, очевидно, лучше других понимавший по-английски, усмехнулись.
Ствол автомата качнулся в его сторону. Ник видел, как с близкого расстояния автоматная очередь перерезает человека надвое. Но его, конечно, отведут подальше от бункера, чтобы расстрелять.
Вечерний воздух был напоен ароматами цветов и запахом гниющей растительности. Его вывели на площадку перед бункером. Солнце освещало раскинувшуюся внизу долину с ее разработанными плантациями коа-поры. С этой высоты плантации напоминали витиеватый лампурский алфавит. Они и были чем-то вроде алфавита. Темные женские фигурки вышли на поле и расположились причудливыми группками. Ник понял, что они передают таким образом знаки, которые мятежники в горах видят и понимают.
— Вот как вы сообщаетесь между собой! — воскликнул Ник. — Не нужны радиопередатчики! Да и ваши сообщения, в отличие от радиограмм, невозможно перехватить! Ловко придумано!
Полковник был явно польщен, но его спокойствие испарилось, когда он прочел по этому хитроумному алфавиту сообщение. Солдаты тоже были возбуждены.
— Что они вам передали?
— Премьер бежал из страны! Если это правда… нет, должно быть, слухи!
Ник попытался воспользоваться настроением полковника:
— Освободив своего знаменитого заложника, вы уже продемонстрировали свою силу, а теперь могли бы освободить и всех остальных своих заложников. Правительство в панике, а вы тем временем позволяете себе освобождать заложников! Это признак силы и скорой победы!
— Все верно! Если мы сейчас ударим, мы свалим это правительство! — полковник его уже не слушал. Отдав приказания, он поспешил в бункер.
Солдаты стали готовиться к наступлению. Двое из них суетились у Ника за спиной.
— Подождите минутку! — попытался убедить их Ник. — Моя смерть сейчас никому не нужна! Война ведь почти закончена!
Ему очень не хотелось войти в историю этого острова последней жертвой долгой гражданской войны. Но от него уже ничего не зависело.
В двадцати ярдах от бункера, там, где начинались заросли джунглей, стоял сарай. Именно в него солдаты впихнули Ника. Они заключили его ноги в кольца с цепями, вцементированными в пол, защелкнули их и, захлопнув дверь, ушли.
— Мы кончим тебя на рассвете, таков приказ полковника, — сказал один из них перед уходом.
Через некоторое время Ник услышал звук удалявшихся в сторону долины моторов.
Он остался один. Ник напряженно вслушивался в тишину. Темнело. В сарае было душно и сыро. Не стоит паниковать, думал Ник, может, все обойдется. Он ослабил узел на галстуке, расстегнул ворот рубашки и полез за носовым платком. Ах, да! Он же отдал его Конни. Конни! Его сердце радостно забилось.
Он вспомнил ее поцелуи. Их было много. Но он особенно помнил первый, у лифта, тесного, дряхлого, громыхающего лифта отеля «Империал». Ник вспомнил и украшенные кованым железом решетки другого лифта, лифта в здании Капитолия. Он вспомнил длинный ряд камер в подвале и Конни в одной из них.