Структура книги очень проста. Истории тех, кто волею автора попал в число ее героев, объединены между собой по некоторому сходству. Из них составляются главы. Каждая глава включает три любовных эпизода: два из них близки по времени, часто связаны между собой событийно или психологически и представляют легко предсказуемую пару. Третий намеренно выбирается из другой, более поздней эпохи, иного миросозерцания, подсвечивая описанное ранее почти точным сюжетным повтором. Меняются времена, меняется социальный строй, меняются запросы личности, но трагедия любви и смерти остается неизменной. И только в одной главе ситуация «двое в присутствии третьего» оказывается размыта (или, может быть, подтверждена) включением четвертого эпизода, литературного. Уж очень велик был соблазн соединить с жизненным материалом историю вымышленного персонажа, героя большого романа, тоже поэта. Этот очевидный композиционный перекос читатель будет вынужден простить автору, вполне сознающему собственное несовершенство. Но поскольку несовершенство человеческой личности и есть главная тема этой книги, то каким образом она сама могла оказаться совершенной? Дисгармоничность содержания естественно отражается в ее структуре.
Есть в книге и совсем другие фрагменты: это включенные в виде приложений к каждому сюжету (опять-таки за одним исключением) поэтические или прозаические тексты, имеющие непосредственное отношение к описанным событиям и лицам. В отличие от обстоятельств своих собственных биографий, с которыми поэты никак не могли сладить и в которых зачастую совсем не чувствуется музыки высших сфер, они умудрялись создавать совершенные и гармоничные произведения, отчасти примиряющие нас с трагическими надрывами их реальных судеб. Такому преображающему жизнь свойству искусства будет посвящено несколько слов в главе о любви Юрия Живаго.
Я благодарю издательство «Молодая гвардия» за идею и предложение написать эту книгу.
P.S. О названии
Метаморфоза, которую претерпело за время работы над книгой ее содержание, повлекла за собой и еще одну, очень существенную, перемену. О ней необходимо сказать несколько слов. Первоначальный вариант названия, записанный даже в договоре между автором и издательством, звучал совсем иначе. Книгу планировалось назвать известной строчкой из песни Окуджавы: «Часовые любви». Под этим именем книга существовала всё то время, пока вынашивалась и рождалась. В каком-то смысле речь здесь действительно пойдет о «смене часовых»: уходят времена, приходят новые, меняются культурные коды, способы выражения мыслей, виды деятельности, а любовь существует всё в том же обличье, бесконечно призывая новобранцев, требуя честной и беспорочной службы. Однако романтический мотив, который, благодаря голосу Булата Шалвовича, невольно слышится в сочетании «часовые любви», по мере написания текста стал восприниматься не только избыточно, но даже фальшиво. Так книга сама потребовала переименования, и автору пришлось пойти у нее на поводу.
Глава первая
Добровольный отказ
Я не держу. Иди, благотвори.
Эту главу можно было бы назвать иначе – «Отказ во благо» или «В вертеровском духе». Речь в ней пойдет о совершенно особом типе сознания, рожденном сентименталистской эпохой и именно тогда укоренившемся в литературе. Глубоко чувствующий поэт, которому на роду написано жить только своей любовью и ради своей любви, отрекается от нее во имя высшей цели, например, гипотетического счастья возлюбленной или спасения ее от предполагаемого несчастья. Однако литература и жизнь – разные вещи, и опасность перенесения в реальность литературных образов и схем была очевидна уже в пушкинскую эпоху. Сам Пушкин предостерегал против «олитературивания» жизни в «Евгении Онегине» и в «Повестях Белкина». Ясно, что счастье, равно как и несчастье – понятия на редкость шаткие, индивидуально понимаемые, и далеко не всегда дальнейшая судьба облагодетельствованной возлюбленной складывалась так, как предполагалось, например, как у Лотты из «Страданий юного Вертера» Гёте или Юлии д’Этанж из «Новой Элоизы» Руссо. И личное страдание, на которое поэт обрекал себя добровольным отказом от любви, ни в какой мере не облегчало ситуации, наоборот – делало ее трагически безысходной. Так, часто расходятся желаемое и действительное, не позволяя реализоваться самым благим намерениям. По истечении исторического срока, отпущенного на господство сентименталистских идей, способ устроить жизнь любимого человека, а заодно и свою собственную, наотрез отказавшись от общего счастья, не канул в Лету. Им эффективно пользовались и в более поздние эпохи, правда, с некоторыми поправками, свойственными времени. Добровольный уход, добровольное принятие страданий, добровольное изгнание из рая – запоздалое раскаяние, пожизненное сожаление, вечная тема для творчества. В таком заколдованном кругу вращаются сюжеты этой главы.