Он как бы общался с дедом при помощи этих флажков. Они хранили деда живым для него. Казалось, что он и в самом деле жив.
Он ничего не сказал Пегги о бюллетене Интерпола. Она и так жила в постоянном страхе.
Глава 13
Это было похоже на самое прекрасное, самое эротическое сновидение. Руки гладят мягкую, податливую плоть. Смутно различимое в полумраке, душистое тело прижалось так тесно, а ее дыхание словно нашептывает тебе в ухо еле слышные обещания.
Кажется, она спит.
Но вот она потянулась к нему, и Генри Дарнинг ясно осознал, что это не сон. И он не хотел бы, чтобы оно обратилось сном. Пусть это будет именно тем, что есть, ничего иного он не желает. Самая настоящая реальность с подлинной дрожью вожделения, вкусом бренди в желудке, напряжением в груди и напряженностью каждой жилки ее тела, сопротивляющегося ему… реальность, только она.
Бог ты мой, как она боролась с ним!
И ведь она не особенно крупная. Скорее миниатюрная. Но молодая. Очень молодая. С течением времени молодость все больше и больше значила для него. К тому же эта малышка была из совершенно нового поколения молодежи, Она питалась разумно, занималась гимнастикой с нагрузками и аэробикой, она сделала тело своей религией.
И за все это, учитывая результаты, Дарнинг был безмерно признателен.
Одна из ее сильных округлых рук обвилась вокруг его шеи и стиснула горло.
– Черт побери! – выдохнул он, сопротивляясь, и высвободился.
Закрыв глаза, он навалился всем телом ей на грудь, коленом раздвигая ей ноги и представляя себе, что преодолевает некий тайный барьер, за которым открывается вход в прекрасный, залитый солнцем сад.
Он разорвал на ней ночную рубашку, и она вскрикнула:
– Не надо! О, пожалуйста… не надо!
Однако ее вскрики и мольбы только сильнее возбуждали его, волны вожделения накатывали одна за другой, нарастало напряжение в паху.
Он снова рванул рубашку, слушал, как трещит материя, и чувствовал, что готов быть жестоким, готов убить ее, если придется, и приходил в восторг оттого, что может причинить страдания.
Его мозг посылал огненные стрелы в его руки, которые, касаясь ее тела, порождали влагу страсти, пальцы жадно ощущали эту влагу, как будто все познание мира об этих вещах сосредоточилось в их кончиках. О, как он чувствовал ее в эти минуты, как чувствовал возникновение тепла, идущего у нее изнутри и готового отдаться ему; он точно знал, к чему следует прикасаться ради этого, а к чему нет.
Она все еще боролась с ним, но Дарнинг сознавал, что она слабеет. Он слышал теперь лишь негромкие, воркующие просьбы не мучить ее. Удерживая ее на месте всем весом своего тела, он начал срывать с себя одежду.
Света в комнате не было, но бледные лучи луны лились в открытое окно, то самое, через которое он десять минут назад проник сюда. Ему больше всего нравился именно такой путь. Войти силой. Перебраться через темный подоконник в комнату к спящей женщине и бросить первый взгляд на то, что его ожидает. На чудесное вместилище либидо. И вот перед ним она… ничего еще не ведающая, беззащитная, ее тело полно тайны и не ожидает насилия. Пока он стоит и дрожит от возбуждения. Пока он слушает ее дыхание и видит, как слегка приподнимается и вновь опадает ее грудь. Пока он смотрит на плавную линию ее живота и холм Венеры чуть ниже.
Все это ждет меня.
Сладчайший Иисус Христос.
И мне пятьдесят четыре года, будь они прокляты.
Я министр юстиции Соединенных Штатов.
И когда же эта жалкая клоунада перестанет быть всеподчиняющим содержанием моего существования?
Генри Дарнинг пылко надеялся, что никогда.
Сбросив с себя одежду, совершенно нагой, он заглушил ее крики, зажав ей рот своими губами.
Она укусила ему губу. Сильно. Болезненно.
– Только сделай это еще раз, и я откушу тебе нос, – пригрозил он.
Она не делала этого больше.
Но продолжала сопротивляться даже тогда, когда он вошел в нее. И не был при том нежен. Вошел не как возлюбленный. И даже не как друг. Скорее со злостью, как тот, кто вонзает острие. Но и это было частью ритуала, которую нельзя опустить. Никогда в жизни он не ощущал себя столь алчущим. И столь сильным.
Я дьявольски силен.
То была правда. Ничто его сейчас не сдерживало. Если бы внутренний голос повелел ему подняться на вершину Монумента Вашингтона и спрыгнуть оттуда, он бы это сделал. Без сомнения. Все любимые им звуки отдавались у него в голове. Новые мечты рождались для него.