Ройзин не уступала:
— Но, отец, если мы чуть-чуть уступим в том, что не имеет значения, то сможем увереннее настаивать на том, что имеет. И по крайней мере мы положили бы начало! Мы выглядели бы людьми здравыми, может, привлекли бы кого-то из нейтральных партий.
— К чему?
— К тому, чтобы они стали на нашу сторону, разумеется!
— И надолго? — В голосе отца слышался вызов и что-то очень близкое к гневу.
Дочь недоуменно воззрилась на него.
— Рози, — утомленно выговорил отец, — мы потому разные партии, что у нас принципы разные. Хотят встать на нашу сторону, пожалуйста: дверь для них всегда открыта. Я не изменяю своим убеждениям ради того, чтобы ублажить толпу или добиться чьей-то благосклонности. И не только потому, что это неправильно, но еще и оттого, что это глупо. Стоит им добиться уступки в одном, как они постараются получить еще одну и еще… Пока не останется ничего, за что мы сражались, гибли все эти годы. Всякий раз, когда мы уступаем, становится труднее держаться стойко в дальнейшем, пока не утратим к себе доверие. Ты либо с нами, либо с ними. Середины быть не может. Если Имонн пока этого не осознает, то еще узнает!
Ройзин не отступала. Логика ее была сокрушена, воля — нет.
— Но, отец, если никто и ни в чем не сдвинется с места, мы так и будем вечно сражаться друг с другом. Мои дети будут жить и умирать за то же, что и их родители, как мы это делаем сейчас! Когда-нибудь наступит день, и нам придется жить вместе. Так почему не теперь?
Коннор будто смягчился. К дочери он относился терпимее, чем к Бриджит. Он взял чашку обеими руками, будто замерз и хотел согреться.
— Рози, я не могу себе это позволить, — проговорил он тихо. — Я дал обещания, которым должен следовать. Если перестану, то потеряю право просить о доверии. Моя работа состоит в том, чтобы объединить людей, наделить их мужеством и надеждой. Но я могу вести их за собой только туда, куда они с охотой за мной последуют. Вырвусь слишком вперед — потеряю их. И тогда ничего не добьюсь. Люди почувствуют, что их предали, и выберут себе нового вождя, более склонного к крайностям, который вряд ли, как и я, уступит хоть в чем-то.
— Но, отец, ведь нам в чем-то да придется уступить! — упорствовала Ройзин. — Если не хочешь в образовании, тогда, может быть, в промышленности, или в налогах, или в цензуре? Должно же быть что-то, где мы сойдемся! Или все это бессмысленно и всем нам суждено всю жизнь — всю нашу жизнь! — разыгрывать одни и те же шарады, каким конца не будет? Мы делаем вид, будто хотим мира, а мы его не хотим! Мы желаем только, чтобы все было по-нашему!
Бриджит уловила нотки истерии в голосе дочери и в тот же миг поняла — Ройзин беременна. Слишком уж отчаянно оберегает она будущее, которое важнее, выше и глубже обычного разумения. Наверное, то была единственная настоящая надежда.
— Они всего лишь люди с иной верой и иными политическими целями, — воскликнула Ройзин. — Должна быть точка, где мы можем сойтись. За последние двадцать лет они во многом смягчились. Больше не настаивают на папской цензуре книг…
Коннор изумленно глянул на нее, резко вскинув брови.
— О! И ты называешь это умеренностью? Может, надо признательность выразить за позволение выбирать, что нам читать, какие философские и литературные произведения покупать и какие нет, а не следовать в этом указке папы римского?
— Ах, перестань, отец! — Ройзин резко взмахнула рукой. — Все не так, как было когда-то…
— Мы не живем по законам римско-католической церкви, Ройзин, ни в вопросах брака и развода, ни в вопросах контроля за рождаемостью или абортов, ни в том, о чем нам можно и о чем нельзя думать! — Отец, словно под действием невидимой силы, подался вперед. — Мы часть Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, и это гарантия нашей свободы — иметь законы, которые являются волеизъявлением народа, а не римско-католической церкви. Я скорее умру, нежели поступлюсь этим единственным правом. — Коннор уперся кулаками в столешницу.
Ройзин побледнела. Вид у нее был усталый, взгляд такой, словно поражение ошеломило ее. Когда она заговорила, ее было едва слышно:
— Отец, ты знаешь, не все в партии идут за тобой. Много тех, кто хочет хотя бы выслушать другую сторону, показать себя разумными, даже если в результате ничего существенно не удастся изменить. — Она потянулась к отцу, но замерла на полпути. — Опасно представлять дело так, будто мы ни за что с места не сдвинемся. — Дочь отводила взгляд, словно боялась, что ее остановят, прежде чем она выскажет то, что хотела. — Люди теряют терпение. Мы устали от убийств и смертей, от того, что видим, как это продолжается и продолжается, а жизнь не становится лучше. Если мы вообще намерены избавиться от этого, то надо с чего-то начать.