Собеседник сердито посмотрел на Даукинтиса.
— Вот прищемят тебе хвост, как миленький прибежишь! — злорадно произнес он и внимательно посмотрел в сторону опушки, будто ожидая кого-то. Заметив на прощание, что не советует жечь костер — ведь ненароком могут увидеть дым те, кому не следует, — парень не спеша удалился в глубь леса.
— А знаете, чего ради этот герой появился на окраине леса? — ехидно спросил Даукинтис, продолжая смотреть вслед незнакомцу. — Можжевеловая ему потребовалась, сорокаградусная. Он к Рамошкене собирался заглянуть, а как про солдат от меня услыхал, мигом жажда пропала.
— Зальют зенки водкой, а потом что хотят, то и воротят, — заметила Мажримене. Она сидела на брезентовой подстилке и вязала носок, который предусмотрительно прихватила из дому, чтобы не маяться в лесу от безделья. Неподалеку от нее Довиле расчесывала волосы младшей сестренке и заплетала их в толстую косу.
Когда стемнело, Мажримас и Даукинтис собрались в деревню. Мать проводила их до опушки и предупредила:
— Только не попадите в западню! Сначала оглядитесь хорошенько, прислушайтесь, а уж потом…
Довиле уложила братьев и сестер под ватными одеялами, сама легла с краю, но никак не могла уснуть. Нет, лес ее не пугал. Деревья всегда вселяли в нее спокойствие, она любила сравнивать их с вытянувшимися в стойку зверьками. Под их сенью могли найти кров обиженные, убежище — преследуемые. Так было в старину, так продолжалось и нынче. Ведь этой ночью и Шарунас наверняка бродит в чащобе или тоже лежит на подстилке из еловых лап и смотрит в звездное небо. Оба они видят те же мирно мерцающие звезды. Их мысли улетают ввысь и встречаются над землей. Довиле крепко зажмурилась, чтобы ничего не видеть и целиком предаться своим тайным мечтаниям, воскресить желанные видения. Утешением для нее было хотя бы то, что в этот мир ее таинственных грез никто не мог войти самовольно, никто не мог запретить ей строить воздушные замки. Это было поистине сокровищем девушки, которому она не уставала радоваться снова и снова, множила его в своем воображении и целиком погружалась в мысли о нем. Никто не мешал ей быть наедине с любимым, разговаривать с ним, ласкать его. Довиле возвращалась в ту новогоднюю, ставшую такой далекой ночь и продлевала ее до бесконечности. Девушка не краснела от стыда, будучи наедине с собой, что откликнулась когда-то на зов плоти — ведь его вызвали другие, возвышенные чувства, — не стеснялась и того, что истосковалась по Шарунасу душой и телом.
Далеко за полночь, когда Довиле еще продолжала витать в царстве грез, вернулся отец. Дома за это время ничего не изменилось, ничего не произошло, не наведался ни один гость. Правда, соседка Вероника сообщила, что народные защитники на трех телегах вывезли семью Скрупскялисов, живших неподалеку от леса. На шоссе их дожидался грузовик, в который погрузили людей и кое-что из скарба. По углам кузова встали охранники. Выходит, один сосед уже отправился в дальние края. Кто будет следующий?
Сидя на еловых ветках, отец, мать и Даукинтис шепотом стали строить догадки, почему власти остановили свой выбор именно на Скрупскялисах. Довиле, лежавшая рядом с младшими сестрами, напряженно прислушивалась к разговору.
— Скрупскялис был стрелком, носил форму, — сказал Даукинтис.
— Ну и что в этом плохого? С немцами не якшался, людей не убивал, — вступился за соседа отец.
— У власти, видать, свои соображения на этот счет: главное, что ты на подозрении, ну а если пока ничего предосудительного не сделал, то все равно замышляешь недоброе. А значит, лучше от тебя избавиться.
— Да Скрупскялисы ведь возле леса жили! Вот где собака зарыта! Значит, и нам никуда от этого не деться, — грустно добавила мать.
Долго еще слышался разговор, тягостные вздохи, сетования на жизнь, и Довиле, не дождавшись, когда пойдут спать родители, незаметно уснула. Когда же она проснулась от крика неизвестной птицы, доносившегося со стороны болот, уже рассвело. Девушка подняла голову и удивилась: мать чистила возле костра картошку. Уж не дежурила ли она целую ночь напролет?
Над лесом висело низкое, хмурое небо, сквозь деревья пробивался холодный туман. Вчерашнего весеннего солнца как не бывало. Единственное утешение — костер, который весело трепетал на ветру, даря тепло и свет.
Стоило испортиться погоде, и вторая половина дня потянулась томительно медленно, нечем было заняться. А вечером приковылял дедушка и сказал, что усадьбой Мажримасов никто не интересовался, там все спокойно.