У Довиле отнялись от слабости ноги, голова с глухим стуком ударилась о холодную столешницу, плечи затряслись от беззвучных рыданий. Девушка не слышала, как в коридоре снова затопали тяжелые сапоги, как кто-то ворвался в комнату. Она открыла глаза, лишь когда над ее головой раздался радостный возглас:
— Нашли наконец твоего Папоротника! Он отбивается изо всех сил!
Возле стола, распаренный и взволнованный, стоял Пятрас Жичкус.
— Прошу тебя от имени начальства, от себя прошу, пойди к нему, уговори сдаться! Хватит жертв!
Довиле безучастно смотрела на милиционера.
— Тебя он послушается! Убеди его, что сопротивление бессмысленно. Нам его смерть не нужна. Скажи, что мы обещаем положить его в больницу, вылечить. Пусть только сдается!
Наконец до нее дошел смысл его слов. Девушка поднялась, обвела затуманенными глазами комнату, будто раздумывая о чем-то своем, страшном, будто прощаясь с книжным шкафом, кроватью, кухонькой…
— Ладно. Я пойду к нему!
Вместе с Жичкусом она спустилась во двор и свернула к кладбищу. Домишко сторожихи Леокадии был оцеплен солдатами. Одни прятались за калиткой, другие за яблонями, а двое притаились за колодезным срубом.
— Не стреляй, Папоротник! Это Довиле Мажримайте, учительница! Она хочет поговорить с тобой! — крикнул Пятрас Жичкус.
Девушка, не таясь, подошла к двери, открыла ее и скрылась в доме.
Жичкус наблюдал за ней из-за густых ветвей, увешанных антоновскими яблоками. Он замер от ужаса, когда девушка скрылась в темном проеме дверей. Затаили дыхание и его товарищи, молча ожидая, что будет дальше. Медленно тянулись минуты. Казалось, звенело в ушах от оцепенелой тишины. Даже звук падающих на землю спелых яблок казался взрывом.
Спустя примерно полчаса под крышей дома школьной уборщицы раздался выстрел, потом другой, словно кто-то дважды хлопнул в ладоши.
Пятрас Жичкус выскочил из убежища и опрометью помчался к дому. С силой рванул дверь. Со двора в прихожую упал сноп света, и Пятрас увидел ведущую на чердак лестницу. Он одним махом взлетел наверх. Рядом со старой рассохшейся кадушкой на мягкой подстилке из костры лежали Папоротник и Довиле. Милиционер смотрел только на девушку. Глаза ее были приоткрыты, и Пятрас подумал даже, что учительница еще жива. Он бросился на колени, припал ухом к ее груди. Сердце не билось. Запрокинув голову, Пятрас Жичкус смежил веки и заскулил, как раненый пес. Боясь закричать во весь голос, он заткнул рот темной от пота форменной фуражкой.
Перевод Е. Йонайтене.
РАССКАЗЫ
ДЕСЯТЬ ФРАНЦУЗСКИХ СЛОВ
Свет в ночи манит не только бабочек. Тянутся на огонек и люди. Но мотыльки врываются в распахнутое окно, а люди с топотом поднимаются по деревянным ступеням на второй этаж школы и впотьмах нащупывают дверь. Одни извещают о себе вежливым стуком, а эти принялись колотить в дверь ногой, будто позабыв, что у них есть и руки. Между прочим, в те годы руки у большинства ночных пришельцев были обычно заняты.
Учитель Селянис так увлекся чтением французского словаря, что не услышал шагов на лестнице. Каждый вечер он заучивал наизусть по десять французских слов. И это был вовсе не труд, а одно удовольствие. Селянис питал слабость к языкам. Он уже знал немецкий, польский и русский, а теперь вот дошла очередь и до французских словарей. Учитель всегда говорил, что только математику да языки можно считать науками, потому что им не страшны любые повороты истории, все же остальное сплошная неразбериха. Может, оттого про Селяниса и говорили, что он не от мира сего. «А мне этот и не нужен, — отвечал в таких случаях учитель. — Я хочу жить в мире, который создал сам. Вы же, будьте добры, не мешайте мне». Только мало кто с ним считался. Селяниса насильно вытаскивали на люди, не давали спуску, когда он слишком артачился. Выйдя наконец из терпения, районный отдел народного образования освободил учителя от работы в уездной гимназии и направил в глухую деревушку Стрюкяй.
Селянис пригорюнился. Бог с ней, с зарплатой, пусть это не то, что он получал в гимназии, — главное, учитель был удручен тем, что его так понизили, ниже некуда. А если и это не все? Какой из него школьный сторож? Значит, рано или поздно придется навсегда распрощаться с педагогикой?
— Войдите! — сердито крикнул Селянис, не отрываясь от листка, на котором были выписаны из словаря десять мелодичных слов.