В вестибюле уже дежурил Тучкус. Он внимательно оглядел меня с головы до ног, точно я за это время неузнаваемо изменилась, и тихим, таинственным голосом пригласил к себе в кабинет на разговор.
— Не слишком ли много вольностей и прочих интимностей вы себе позволяете, товарищ Кальтяните? — спросил заведующий, откинувшись в кресле и полуприкрыв голубые остекленелые глаза.
— Кажется, до сих пор не существовало указания, в каких дозах распределять свои эмоции, — парировала я, устраиваясь в кресле поудобней.
— Вам должны были привить чувство меры в школе, в семье, наконец, в коллективе музея, товарищ Кальтяните!
— Что ж, значит, в моем воспитании есть пробелы, но я надеюсь их ликвидировать с вашей помощью, — серьезно ответила я, с трудом сдерживая смех.
К моему величайшему удивлению, Тучкус принял все за чистую монету. Просветлев, он перегнулся через стол и сказал потеплевшим голосом:
— Я всегда готов вам помочь, можете не сомневаться. И вообще мы могли бы пообщаться после работы.
Это уже было что-то новое. Тут следовало хорошенько поразмыслить, прежде чем давать ответ. Интересно, он всем это предлагает, или я исключение? Подавив улыбку, я сказала:
— Что вы, я не смею отнимать у вас время. Ведь вы наверняка по вечерам повышаете свою квалификацию.
Уловив наконец иронию в моем голосе, заведующий скис.
— Не надо так, товарищ Кальтяните. Поверьте, я вас искренне уважаю.
— Я вас тоже. Иначе говоря, между нами взаимоуважение.
Тучкус монотонно, как заведенный механизм, постукивал кончиком карандаша по столу. Порой уголки его губ трогала холодная, казавшаяся приклеенной улыбка.
— А вы не могли бы рассказать, о чем вас расспрашивал тот веселый брюнет? Сам видел, темпераментный разговор получился.
— Он только хотел узнать, не писал ли Кристийонас Донелайтис тексты эстрадных песен.
— Ну, и что вы на это?
— Увы, должна была его огорчить.
Поразмыслив немного, заведующий с глубокомысленным видом изрек:
— Вряд ли вы поступили правильно. Мы не должны выставлять перед иностранцами своих классиков в плохом свете. Можно было найти уклончивый ответ, сказать, к примеру, что вообще-то Донелайтис писал в основном серьезные вещи, однако при желании у него можно обнаружить и кое-что для эстрады.
— Знаете что, товарищ заведующий, — сказала я, собираясь уходить, — я почему-то убеждена, что Донелайтис в нашей с вами защите не нуждается.
Хотя ничего особенного в тот раз не произошло, однако мои отношения с Тучкусом явно разладились. Он больше не подзывал меня к единственному телефону, который находился в его кабинете, а лишь коротко сообщал о звонке. Услышав однажды мой голос в коридоре, он высунул голову из кабинета и сказал:
— Товарищ Кальтяните, вам звонил какой-то мужчина. Он кто, ваш приятель?
— Да, это мой друг.
— Так вот я ему посоветовал не отвлекать вас от работы.
Через час этот диалог повторился слово в слово.
— И снова вам звонили, — сообщил он, глядя на противоположную стену коридора. — На этот раз пожилой мужской голос.
— Ого! — не удержалась я. — Да у вас великолепный слух, товарищ заведующий.
— Неужели и это ваш друг?
— Да, скорее всего.
Тучкус с обескураженным видом скрылся в кабинете. Такого откровенного признания он явно не ожидал.
Другая моя стычка произошла с заведующим из-за того, что я нарушила правила конспирации. Тучкус любил из всего делать тайну. Можно было подумать, что у нас не музей, а арсенал атомных бомб.
— Я пошел в Министерство культуры, только об этом никому ни звука, — шепотом говорил он и покидал здание музея, покачивая на ходу огромным желтым портфелем.
Я была немного удивлена, услышав однажды, как он разговаривал по телефону с женой.
— Это я… Ты знаешь, по какому делу… — говорил он… — Отопри ящик письменного стола. Сама знаешь какой… Да… да… Вынь оттуда книжку… Знаешь какую… Да, да… Говори телефон. Ты знаешь, чей номер мне нужен… Да, да…