Как только Ясутене стала выздоравливать, соседки все реже заглядывали в уютную избу, укрывшуюся в тени высокой липы, зато Тересе нашла тут второй дом.
Однажды подняв глаза на стоявшую рядом девушку, Ясутене перестала нажимать на подногу веретена, подумала минутку и сказала:
— Ты хорошая невестка. О лучшей я и не мечтала.
Тересе залилась краской. Впервые она услышала то, о чем втайне мечтала и что никогда в жизни не сбудется. И каково же было удивление девушки, когда Ясутене принялась объяснять ей, что в субботу должен вернуться Клявис, что он принесет заработок и, может быть, пеклеванную муку в придачу, из которой можно будет испечь пирог. Тересе даже рот раскрыла от изумления, однако не только не возражала, но и одобрительно кивала. Горячий комок подступил к ее горлу, и, не желая выдать себя, девушка выскользнула за дверь.
Вскоре и деревенские женщины обратили внимание, что Ясутене уже не та, — она как бы не в себе. Глаза у нее подернулись странной поволокой, она замкнулась в себе и, скорее всего, видела жизнь такой, какой давно хотела видеть.
Стоило кому-нибудь из соседок забежать к ней в гости, как вдова останавливала веретено, складывала на коленях натруженные руки и спокойно, будто про себя, начинала разговор:
— Слава богу, хорошая мне невестка досталась, услужливая, труженица, никогда я от нее плохого слова не слышала… Да, не ошибся мой Клявис. А уж внуки — вот где радость-то! Крепенькие растут, пригожие, хорошие ребятки. Я ведь помогаю за ними приглядывать. А ночью, бывало, заберутся в мою постель и давай нашептывать: расскажи, бабуля, сказку. Кажется, сколько я им уже рассказала, а все мало! А то с другим пристанут: спой, бабушка! Что тут поделаешь — пою!
Поначалу соседки, слушая эти рассказы, приходили в расстройство, а кое-кто смахивал украдкой слезу. Но со временем привыкли и поддакивали понимающе, а некоторые даже игриво подмигивали Тересе.
Девушка же каждый раз вздрагивала, как от удара. Ведь получалось, что Клявис в глазах несчастной женщины был ее мужем, а те двое внучат — их с Клявисом дети. Тересе вздрагивала от этих странных тихих слов. Она тоже мечтала о такой жизни, правда, не могла наперед представить столь отчетливо ее контуры. Эти рассказы все глубже западали в душу девушки, и когда она возвращалась домой, ее охватывала невыразимая тоска, будто она и в самом деле оставила в избе Ясутисов мужа Клявиса и двоих ребятишек. Не выдержав, Тересе бросалась назад, а очутившись в доме вдовы, принималась рыскать по углам в надежде обнаружить кого-то.
Мать девушки поначалу не сердилась на дочь за ее долгие отлучки — в конце концов вся деревня сочувствовала несчастной вдове. Но со временем она стала бранить ее. В доме нужна была помощница, а Тересе с утра до вечера пропадала у соседки. Не по душе пришлись старой Жвингилене и пересуды о мнимом родстве ее дочки с Ясутене, о каких-то внуках.
— У одной мозги набекрень, так она и другую дурачит, — негодовала мать, когда дочка исчезала из дома.
Однажды, не дождавшись дочери, Жвингилене сунула ноги в клумпы и отправилась к соседке.
Вдова сидела на своем обычном месте, у печки и крутила веретено. Льняная кудель, пришпиленная к веретену, казалось, таяла на глазах и тонким ручейком струилась сквозь мелькающие пальцы пряхи. В деревне ей не было равных — такой искусной мастерицей слыла Ясутене. Полюбовавшись работой соседки, Жвингилене покосилась на дочь. Та хлопотала у стола, заваленного лоскутами пестрого ситца, увлеченно кроила что-то, не обращая на мать никакого внимания.
Неожиданно Жвингилене вздрогнула: она увидела, что Тересе шьет детское платьице. «Этого еще не хватало, — встревоженно подумала мать. — Похоже, девчонка совсем тронулась». И Жвингилене в сердцах топнула ногой, что было у нее признаком сильнейшего негодования. Однако ни Ясутене, ни Тересе не испугались и не прекратили работу. Вдова поглядела поверх веретена в окно и ровным голосом сказала: