— Да это, наверное, налим. Он темную пору любит, — вмешался в их разговор Скабейка.
— Пожалуй, это мог быть и угорь, — добавил Гругис.
— Приглядывай ночью, детка, за своей висюлькой, — посоветовал старый князь, — не то налим ненароком откусит.
Все дружно расхохотались и, поднявшись с полков, потянулись в предбанник, где, перед тем как облачиться в белоснежные сорочки, долго растирались грубыми холщовыми полотенцами. Скабейка разлил по глиняным кружкам пиво. Причмокивая от удовольствия, парильщики осушали кружки, оставляя на дне по глотку, который они выплескивали через плечо, приговаривая:
— Спасибо тебе, Жямина, богиня плодородия! Выпей с нами, угощайся!
Гругис бросил взгляд на кружки, выставленные на скамье вдоль стены. Ему показалось, что за время, которое они провели в бане, пива в них немного убавилось.
Последним покинул предбанник Скабейка. Он осторожно прикрыл за собой дверь и побрел вверх по косогору, чутьем угадывая нужное направление.
Возле дверей большой княжеской избы все остановились, чтобы подождать плетущегося следом банщика. Затем мужчины помахали на прощание руками в сторону священной дубравы, куда, вероятнее всего, удалились духи предков и умерших близких. Гругису показалось, что они неохотно расстаются с живыми мужчинами и детьми, то и дело оборачиваются в темноте в их сторону, будто их гонят силком вперед некие злые силы. По всей вероятности, и духи махали руками и вглядывались в своих потомков сквозь тьму, в которой они прекрасно все видели.
Во время ужина на дворе послышался лай. Судя по всему, псы преградили кому-то дорогу у самых ворот, не давая пройти к дому. Скабейка зажег факел, взял стоявшую в углу рогатину и вышел с двумя челядинцами во двор. Не в силах усидеть на месте от любопытства и избытка юной энергии, следом за ними выскочил и Гругис.
Пламя факела выхватило из темноты силуэты двух всадников. Это были воины с заставы, расположенной близ замка Локист.
— Мы с важной вестью для князя, — сказал один из гонцов.
— Говорите, мы передадим, — предложил Скабейка.
— Нет, мы сообщим ее только Скирвайле, локистскому князю. Отоприте ворота, — решительно потребовал бородатый всадник.
Скабейка отодвинул засов, отпер ворота, потом закрыл их, впустив внутрь всадников.
— Это молодой князь, он проводит вас, — кивнул Скабейка на Гругиса.
Мужчины соскочили с коней и, ведя их за поводья, подошли к младшему сыну Скирвайлиса.
— Мы привезли чрезвычайно важную весть, — сказал бородач, с почтением разглядывая высокого стройного юношу.
— Князь ждет вас. Пошли, — ответил Гругис и, повернувшись, зашагал к дому.
Гонцы последовали за ним. Челядинцы занялись лошадьми прибывших, а воины, перед тем как войти в дом, остановились на пороге и, стряхнув промокшие насквозь накидки, шагнули в низкую дверь избы.
Князь Скирвайлис велел остаться в горнице только сыновьям и Вилигайле, остальным приказал удалиться в людскую.
— Говорите, — разрешил он, опустившись в кресло, стоявшее в конце стола.
Бородатый воин, приблизившись на несколько шагов, стал вполголоса излагать суть дела:
— Мы встретили у Локисты князя Витаутаса[1]. С ним было еще пятеро человек. Они прибыли из Пруссии. Хотят срочно видеть вас.
— Нужно было привести сюда, — нетерпеливо поерзав, сказал Скирвайлис.
— Князя сопровождают двое крестоносцев, — добавил гонец.
Скирвайлис нахмурился. Стиснув на столе руки в кулаки, он процедил сквозь зубы:
— Князь Витаутас не может обойтись без сопровождения собачьей своры.
Он тяжело засопел, как разъяренный зубр, и задумался. Остальные выжидательно молчали.
Резко вскочив с места, Скирвайлис подошел к бородачу.
— Завяжите германцам глаза, поплутайте с ними по лесу и только тогда езжайте ко мне, — сказал он, положив руку на плечо гонцу.
— Но ведь уже ночь. Мы с трудом нашли сюда дорогу, князь, — удивленно возразил воин.
— Делайте, как вам велено.
Гонцы собрались прощаться, но тут Скирвайлис обратился к старшему сыну Юдикису:
— Покорми воинов. И дай им по ковшу пива…
Гости прибыли далеко за полночь. В доме Скирвайлиса никто не спал: нужно было накормить их ужином, приготовить ночлег, пристроить где-нибудь шестерых лошадей. Дочь Скирвайлиса, Мингайле, вынимала из сундуков холщовые простыни, меняла наволочки, постельное белье. Все засуетились, загомонили, забегали туда-сюда, не зная, за что приняться в первую очередь. При одной только мысли о том, что здесь вот-вот появится сын достопочтенного Кястутиса, самого любимого литовского князя, дворовых охватывало неописуемое волнение. Женщины и девушки вздумали даже повесить на шею украшения, надеть браслеты — ни дать ни взять ждали, что к ним, гарцуя, прискачут женихи или сваты. Гругис подтрунивал над ними, а сам, сгорая от нетерпения, все время выскакивал в непроглядную, пронизывающую до мозга костей холодную ночь и, склонив набок голову, вслушивался в звуки, доносящиеся со стороны леса.