— Мне страшно, — прошептала Гирдиле и прижалась к юноше. — Давай спать вместе!
— Ведь ты такая отчаянная! Сама же говорила, что ничего не боишься, — снисходительно улыбнулся Гругис.
— Иногда все-таки боюсь, — тихо призналась девушка и забралась в постель, предназначенную для Гругиса.
А тот продолжал сидеть на краю постели, будто раздумывая, что ему делать дальше. Целомудренный княжич и впрямь стеснялся ложиться в одну постель с девушкой — он лишь гладил одной рукой волосы Гирдиле, ее лицо, оттягивая время.
— Ложись же наконец! — нетерпеливо сказала девушка. — Неужели так и просидишь целую ночь?
Гругис, который, похоже, только и ждал этого приглашения, поспешно стянул с себя рубашку, штаны и ничком вытянулся рядом с Гирдиле, обняв ее одной рукой. Он почувствовал даже сквозь рубашку, какое горячее у девушки тело. Она стала гладить кончиками пальцев его руку, плечо, спину. Юноше показалось, что по телу его забегали крошечные муравьишки, и это было приятно и сладостно. Он еще крепче обнял девушку, стиснул ее так сильно, что она не могла шевельнуться. Тяжело дыша, Гирдиле резко оттолкнула его руку и рывком села на постели.
— Ужасно жарко, — сказала она и ловко сняла через голову сорочку.
Сигнальный огонь продолжал полыхать в небе над замком Медвегала, правда, уже не так ярко. Его алые отсветы шевелились на белой девичьей груди, скользили по рукам Гирдиле. Гругису казалось, что девушка еще не разделась донага, что она окутана тонким прозрачным покрывалом, которое трепетало от малейшего дуновения ночного ветерка. Будто желая убедиться в этом, он тронул пальцем подбородок девушки, потом шею, провел рукой по упругому животу, бугоркам грудей. Гирдиле задержала его ладонь и прижала ее к груди.
— А знаешь, что у тебя самое красивое? — спросил Гругис и сам же ответил: — Вот эти два яблочка. Мне так хочется прижаться к ним губами…
— Ты совсем ребенок…
— Я всегда завидовал грудным младенцам, — признался он.
— А я их матерям, — сказала девушка.
Гругис приподнялся над подушкой и заглянул Гирдиле в глаза, блеск которых сейчас был притушен, будто они смотрели на него из глубины колодца.
— Ты что, уже сейчас мечтаешь о ребенке? — спросил он.
Гирдиле помолчала, будто прислушиваясь к самой себе в поисках правдивого ответа.
— Сейчас нет. А вот когда ты станешь моим мужем — тогда да!
Гругис резко отпрянул от девушки и сердито проворчал:
— Что за разговоры? Откуда ты взяла что я буду твоим мужем?
— А почему бы и нет? — простодушно спросила Гирдиле. — Ведь нужна же тебе будет женщина, мать твоих детей?
— Вдруг я погибну?! Думаешь, зря над Медвегалой зажгли огонь? Да такой огонь не только здесь увидишь — где угодно! Чует мое сердце, пришел час самых суровых испытаний, — с жаром произнес юноша. — Во всяком случае выбор должен делать я, а не ты!
На Гирдиле эти слова не произвели никакого впечатления. Она продолжала невозмутимо лежать на спине, до половины укрывшись одеялом.
— Вот я и говорю, что ничего не буду иметь против, если ты выберешь меня, — сказала она, хватая горячими ладонями руку юноши.
Гругис невольно улыбнулся.
— Вот хитрюга, — примирительно сказал он. — Видно, не уснуть мне сегодня с тобой.
— Ладно, спи! — буркнула девушка и, натянув одеяло на плечи, повернулась к стене.
Утром их разбудил людской гомон во дворе, цокот конских копыт, лай собак. Все эти звуки были исполнены тревоги, предчувствия опасности, и только кукареканье петуха, доносившееся откуда-то из дальних дворов, успокаивало своей безмятежностью.
Возвращаясь той же дорогой назад, в Ретаву, Гругис и Гирдиле ни словом не обмолвились о ночном разговоре, хотя, несомненно, и тот, и другая думали о нем. Они вообще почему-то притихли, посерьезнели, прислушиваясь к шуму лесных дебрей, к биению собственных сердец.
VII
Рано утром, когда еще не взошло солнце, князь Скирвайлис со своими спутниками Битгаудисом и Эйтутисом подъехали к лагерю крестоносцев. У липовой рощицы их задержала стража и попросила обождать, пока будет доложено об их прибытии. Отсюда не были видны войска ордена, и лишь доносились издалека конское ржание и гул многочисленных голосов. В воздухе плавал запах дыма: судя по всему, крестоносцы готовили на кострах завтрак. Время от времени на просеке между липовой рощицей и ельником мелькала фигура всадника, который быстро исчезал среди деревьев.