Низко повесив седую голову, старый князь молчал. Он прислушивался к звукам, доносившимся со двора, куда увели его сына. Правую руку он прижал к груди, будто пытаясь унять сердечную боль.
XIII
Они медленно тащились следом за поскрипывающими обозами, привязанные к ним за шею наподобие скотины. Грубые пеньковые веревки до крови натерли кожу, пленники сбили ноги о камни, комья засохшей земли и корневища. Стоило Гругису поднять руку, чтобы поправить веревку, как конвойный с размаху огрел его по голове древком копья. Юноша зашатался и с большим трудом удержался на ногах. Скрипнув от боли зубами и застонав, он пробормотал: «Оборотни! Кровопийцы! Сволочи!» Остальные пленники тоже возмущенно стали осыпать крестоносцев проклятиями, даже женщины и ребятишки, которые ехали в телегах, с ненавистью плевали в сторону врагов.
После каждой такой вспышки недовольства конвойные на конях еще плотнее окружали пленников, угрожающе нацеливали на них копья или мечи, а их рыжебородый командир с пеной у рта набрасывался на жемайтов:
— Штилль! Мунд хальтен!
Так его и прозвали: Бешеный Штиль.
Скорбное шествие состояло из двухсот с лишним человек. В поле зрения Гругиса находились лишь те, кто шел рядом или сидел в телеге перед ним, и все же юноша успел заметить, что преимущественно это были дети жемайтских князей и знати. Всех их ожидала тяжелая, незавидная участь заложников. Они будут связаны с отчим краем невидимой нитью, которая может в любую минуту оборваться. «Для того чтобы вы покорились и не роптали, мы берем себе ваших детей, — заявил еще в имении Скирвайлиса плачущим матерям Зигфрид Андерлау. — Если вы не хотите, чтобы с ними стряслась беда, слушайтесь нас во всем!»
«Неслыханное вероломство! — с бессильной яростью думал Гругис, понуро бредя за телегой. — Они хотят прикрыть свои зверства, отыгрываясь на ребятишках. Интересно, кто их на такое надоумил?»
Юноша внимательно оглядел верховых, будто надеясь найти среди них виновника. Те же предавались тревожным размышлениям совсем о другом: только бы пленные не вздумали убежать и только бы не нарваться на неприятеля. Ну а коварные замыслы, как водится, — дело высокого начальства.
Сначала узкая дорога петляла по сосновому бору, а на следующий день вышла к реке Акмяне. Изнывающие от жажды заложники тоскливо поглядывали на воду, которая виднелась временами сквозь заросли ольховника и прибрежных ракит.
Гругис облизывал запекшиеся губы, жадно вдыхая влажный прохладный воздух, долетавший со стороны реки. Казалось, это пахла сама вода. «Будь моя воля, — думал юноша, — бросился бы сейчас прямо с головой в речку и пил, пил бы бесконечно речную воду».
Впереди послышался крик: «Воды! Дайте воды!» И разом заволновались, загудели остальные: «Пить! Пить!»
Немного погодя отряд стражников, возглавлявший колонну, свернул на густую прибрежную траву. Следом потянулись обозы и люди — пешие и конные.
Дети повыскакивали из телег и первыми бросились к журчащему стремительному потоку. Зайдя в реку, они пригоршнями зачерпывали и жадно пили долгожданную воду.
Тем временем в одной из передних телег, в которых везли девушек, поднялся переполох: кто-то пронзительно закричал, вокруг телеги стали суматошно носиться всадники. Даже Бешеный Штиль встревожился и поскакал туда, громко крича на ходу:
— Штилль! Мунд хальтен!
Судя по всему, его окриков никто не испугался, и он пустил в дело кнут.
Гругис, который находился на почтительном расстоянии от головной телеги, видел, однако, как кнут стал гулять по плечам невысокой девушки. Закричав как резаная, пленница вцепилась в бороду крестоносцу и стала отчаянно бороться с ним.
Голос и плотно сбитая фигурка девушки показались Гругису знакомыми. Приглядевшись внимательнее, он узнал в ней Гирдиле. Дочь князя Памплиса среди заложников? Невероятно! Ее отец умел ладить с крестоносцами, перешел в их веру, и Гругис не сомневался, что уж его-то детей крестоносцы не тронут. Вот тебе и раз — не доверяют даже Памплису!
Силы борющихся оказались неравными. Рыцарь тевтонского ордена с горем пополам отстоял свою бороду, и Гирдиле бессильно рухнула в телегу. Она перестала кричать и лишь тихонько повизгивала, как побитый щенок. В наказание стражники не разрешили ей приближаться к реке. Дети и девушки принесли ей в пригоршнях воду, смочили губы, смыли кровь с окровавленного лица.
Гругис, увы, не мог подойти к юной княжне, ободрить ее — он был связан одной веревкой еще с тремя пленными, к тому же конвойный то и дело отталкивал его копьем в хвост обоза.