— Я задохнусь, — сказал он немного погодя, потому что Довиле не отпускала его.
— Ну и что же, — сказала девушка и еще крепче сомкнула руки на его шее.
Когда же, устав, она разжала их. Шарунас попытался посмотреть ей в лицо, но разглядел лишь тускло сияющие глаза.
— Как я мечтал об этом мгновении! — воскликнул он. — И так боялся, что ты испугаешься непогоды и не приедешь.
— Я и к родителям не поехала — к тебе помчалась.
— Я так благодарен тебе! Если б ты знала, как важно мне было увидеть тебя! Порой такая тоска накатывала, такое отчаяние… Я даже думал иногда, что умру, если ты не приедешь. У меня ведь нет ни одного близкого человека. Отца арестовали сразу после войны, мать и сестер отправили в ссылку, когда я ушел в лес. Ты одна у меня осталась.
— А как же друзья? — спросила Довиле.
— Они другое дело… А тебя я люблю… К тому же одни из них погибли, в других я разочаровался…
— А наш Альвидас? По-моему, он сегодня слишком уж развеселился, — заметила девушка.
— Есть люди, которые способны радоваться тому, что они имеют в данную минуту. О будущем они не думают. Альвидас из их числа.
— Жизнь слишком сурова, чтобы можно было вот так…
— Кое-кто может. Поэтому Альвидасу легче, чем мне. Выпьет, подурачится — и как с гуся вода… А мне порой так тоскливо бывает, и передать не могу.
— Не жалеешь, что ушел в лес? — в упор спросила Довиле.
— Нет! — не колеблясь, ответил Шарунас. — Мне нет места под сталинским солнцем. Пришлось выбирать: или — или.
— Тогда откуда эта безнадежность?
Шарунас поежился, не торопясь с ответом. Наверное, устыдился своей откровенности. Прижавшись к лицу девушки щекой, он прошептал:
— Оттого, что ты далеко от меня и что на свете нет справедливости.
Довиле хотела спросить еще о чем-то, но юноша закрыл ей рот поцелуем. У него не было желания затевать серьезные разговоры — каждая минута была на вес золота. Эти ночные часы должны быть отданы любви. Он нежно гладил хрупкие плечи подруги, ласкал ее грудь, чувствуя, как во всем теле нарастает дрожь нетерпения.
— Не нужно, милый, — испуганно прошептала девушка. — Давай полежим тихонько, и все…
— Не бойся. Ведь может статься, что это единственная наша ночь. Зачем нам сдерживать себя? — умоляюще сказал Шарунас, обдавая лицо возлюбленной жарким дыханием.
— Я боюсь… Не надо… Ну, пожалуйста!
Шарунас резким движением отодвинулся в сторону и уткнулся в подушку. Довиле чувствовала только его шумное, частое дыхание. «Неужели плачет?» — испугалась девушка и попыталась повернуть к себе его лицо.
— Не сердись, прошу тебя! Пойми, я боюсь… не могу… Ты должен понять… — взмолилась она.
Шарунас долго молчал, видно, смертельно обиделся, покорно позволяя, однако, осыпать себя поцелуями. И только когда Довиле села на краешке постели, судя по всему, собираясь вставать, он слабо пошевелился. Прижав Довиле сильной рукой к подушке, спокойно сказал:
— Мне было бы нетрудно преодолеть чувство, знай я, что у нас впереди много ночей. Но ведь вполне возможно, что мне отпущена одна-единственная… Последняя… Может, завтра меня…
Девушка не дала ему закончить и пылко поцеловала его в губы. Больше она не сопротивлялась… Вытянув руки вдоль тела, напряженно ждала. Сейчас с ней должно произойти то, чего она боялась больше всего на свете. Однако боли девушка не почувствовала — слишком велико было волнение. Но пришло понимание того, что все ее существо раскрылось навстречу другой, неизвестной жизни, в которой столько сладостных тайн. Охваченная приятным, усиливающимся с каждой минутой волнением, Довиле с силой прижалась к возлюбленному. Ей показалось, что только так она спрячет его в себе и только тогда он будет знать, что отныне ему не грозят никакие опасности…
…Шарунасом под конец овладела сладкая истома, и он уснул. Юноша лежал на спине, склонив набок голову, и дышал глубоко и ровно, как ребенок. Довиле же не могла оторвать глаз от его лица. Ей так хотелось погладить его, но она боялась разбудить любимого. «Как было бы замечательно, если бы ему не нужно было больше прятаться! Я бы могла тогда оберегать его сон, — размечталась девушка. — Какое это было бы счастье!»
В этот момент где-то вдалеке раздалось несколько выстрелов. Шарунас сразу же поднял голову, насторожился. Даже во сне в его мозгу продолжал бодрствовать своего рода сторож, который и услышал эти неясные, но таящие опасность звуки. Когда же где-то затрещал с перерывами пулемет, юноша соскочил с постели и стал торопливо одеваться.