– Как вы себя чувствуете? – спрашивал он гостей, смахивая рядом с ними в ладонь мусор со столов. – Держитесь! – Ему хотелось засунуть их башмаки под диваны так, чтобы они не валялись посреди комнаты. Ему хотелось переставить голубое шелковое кресло на другой конец комнаты, где оно всегда стояло, но обстоятельства этого не позволяли.
Он еще раз прогулялся на кухню за мокрой тряпкой, надеясь оттереть с ее помощью пятна, похожие на следы виноградного сока, с тугих кисточек ковра. На другом конце комнаты он заметил оперную певицу, сидящую рядом с этим японским господином, чей день рождения все вчера отмечали. Забавно, но из-за боли в голове он даже не мог вспомнить их имен. Они склонили друг к другу головы, она время от времени смеялась, а он в ответ со счастливым видом кивал. Интересно, это был ее муж, тот, кто только что умер? Японец промурлыкал что-то, похожее на песню, она его выслушала, кивнула, а затем очень чистым голосом запела сама. Какой сладостный звук! Сквозь шквал команд, доносившихся из открытого окна, трудно было определить, что именно она поет. Он слышал только мелодию, чистые рулады ее голоса, как это было в далеком детстве, когда он мальчиком бежал с высокого холма мимо монастыря и услышал вдруг пение монахинь, и ему стало так хорошо, словно он уже не бежал, а парил, так что ему даже не хотелось останавливаться, чтобы подольше послушать. Музыка вливалась в него на бегу, становилась ветром, который развевал его волосы, приподнимала над землей. И вот теперь, когда он слушал пение Роксаны Косс, сметая со столов мусор, у него возникло то же самое ощущение. Как будто он слушал перекличку птичек, только одна из них была очень далеко, а другая близко, и поэтому до его ушей доносился лишь ответ.
Когда снова вызвали Месснера, он появился почти сразу. Вице-президента, этого мальчика на побегушках, послали открывать дверь. Бедный Месснер выглядел еще более измученным и обгоревшим на солнце, чем вчера. А может, не вчера? Сколько уже прошло дней? Когда умер аккомпаниатор, сегодня или вчера? Неужели только вчера их наряды были аккуратными и свежими и они ели маленькие отбивные и слушали арии Дворжака? А может, это Дворжака они пили из хрустальных бокалов после обеда? Неужели только недавно вся комната была полна женщин, и в ней струился нежный шифон их платьев, сверкали драгоценные украшения и радовали глаз маленькие вечерние сумочки, скроенные в форме пионов? Неужели только вчера дом был выскоблен до блеска, со всеми его полами, потолками, подоконниками и оконными рамами, все занавески выстираны и накрахмалены, и легкий тюль, и тяжелые драпировки, потому что на обеде ожидалось присутствие и президента, и того самого господина Осокавы, который собирался построить в стране завод? Собственно, вице-президента еще раньше поразило одно обстоятельство: почему это Масуда попросил провести прием в его доме? Если этот день рождения был так важен для страны, то почему не провести его в президентском дворце? Почему, если не потому, что он все знал заранее и не имел намерения сюда приходить?
– По-моему, у вас началось воспаление, – сказал Месснер, дотрагиваясь своими бледными пальцами до пламенеющего лба вице-президента. Он достал сотовый телефон и на смеси английского с испанским сделал по нему запрос насчет антибиотиков. – Я не знаю, какие именно нужны, – сказал он в телефон. – Наверное, те, которые обычно даются людям с разбитыми физиономиями. – Он нажал какую-то кнопку на телефоне и обратился к Рубену: – У вас есть на что-нибудь?.. – Потом повернулся к Гэну: – Как сказать «аллергия»?
– Так и будет, «аллергия», – ответил Гэн.
Рубен кивнул:
– Арахис.
– О чем это он болтает по телефону? – спросил Гэна командир Бенхамин.
Гэн объяснил, что речь идет о медикаментах для вице-президента.
– Никаких медикаментов! Я не даю санкций на медикаменты! – вскричал командир Альфредо. Что вообще этот вице-президент знает об инфекциях? Вот пуля в животе, это да, здесь можно говорить об инфекциях.
– А как насчет инсулина? – спросил его Месснер, захлопывая телефон.
Альфредо сделал вид, что его не слышит. Он пошелестел своими бумагами.
– Вот списки, – сказал он. – Это те, кого мы себе оставляем. А это те, кому позволяем уйти. – Он положил желтые, вырванные из блокнота странички на стол перед Месснером. – А это наши требования. Они несколько скорректированы. Больше никаких послаблений до тех пор, пока все требования не будут выполнены полностью и безоговорочно. Мы, как вы выразились, вполне вменяемы. Теперь настала очередь правительства проявить свою вменяемость.
– Я все им передам, – сказал Месснер, собирая листочки и пряча их в карман.
– Мы были очень добросовестны в вопросах здоровья, – добавил командир Альфредо.
На Гэна внезапно навалилась усталость, он поднял руку в знак того, что нуждается в паузе, и попытался вспомнить по-английски слово «добросовестны». Потом вспомнил.
– Все, кто нуждается в медицинской помощи, будут освобождены.
– Включая его? – Месснер качнул головой в сторону вице-президента, который, погрузившись в затейливый мир лихорадочных видений, не обращал внимания на разговоры вокруг него.
– Его мы задержим, – коротко ответил Альфредо. – Раз нам не предоставили президента, то мы должны иметь в руках хоть кого-нибудь.
Кроме списка Главных требований (деньги, освобождение арестантов, самолет, доставка всех террористов на самолет и так далее), существовал еще список Насущных Сиюминутных потребностей. Детали тут не особенно интересны, главное, что некоторые вещи террористы хотели получить еще до наступления темноты, то есть до того, как уйдет основная масса заложников: подушки (58), одеяла (58), зубные щетки (58), фрукты (манго, бананы), сигареты (20 пачек с фильтром, 20 пачек без фильтра), леденцы (всех видов, кроме лакричных), плитки шоколада, сливочное масло, газеты, обогревательные приборы… Список продолжался до бесконечности. Словно у тех, кто находился снаружи, были при себе неисчерпаемые запасы всего необходимого. Или для удовлетворения их требований правительство должно было немедленно перебудить в округе всех лавочников и закупить у них все необходимое прямо при свете фонариков.