– Но иногда мне все это представляется очень реальным, – сказал Оскар и добавил нерешительно: – В этих снах я не чувствую себя несчастным. Меня обуревает гнев, но убивать мне очень нравится.
Последняя информация насторожила отца Аргуэдаса.
– Над этим надо хорошенько подумать, – сказал он. – Молись господу, проси его защиты и правосудия. И тогда ты вернешься домой с успокоенным сердцем.
– Надо полагать, – с сомнением произнес Оскар, чувствуя себя неудовлетворенным. Теперь он ясно осознал, что ждал от священника совсем другого: никакого не оправдания, а только уверения, что все это невозможно в действительности. Что его дочери живут дома в покое и безопасности и никто их не изнасиловал.
Отец Аргуэдас придвинулся ближе и посмотрел ему прямо в глаза. Его голос звучал торжественно и значительно:
– Молись Деве Марии. Три круга по четкам. Ты меня понимаешь? – Он вынул из кармана свои собственные четки и вложил их в большую руку Оскара.
– Три круга, – повторил Оскар и тут же начал перебирать четки, чувствуя при этом, что давление и правда приходит в норму. Он покинул комнату, полный благодарности к отцу Аргуэдасу. В конце концов, молитва – это тоже занятие.
Несколько минут священник молился о грехах Оскара Мендосы, а затем прокашлялся и позвал:
– Ну что, Беатрис, тебе было интересно слушать?
Она тоже выдержала некоторую паузу, вытерла кончик косы о рукав, а затем перекатилась со спины на живот и заглянула в комнату.
– Не знаю, что ты там болтаешь.
– Подслушивать нехорошо.
– Ты арестант! – воскликнула она, хотя и без особой уверенности. Она бы все равно никогда не подняла оружие на священника и поэтому просто указала на него пальцем: – Я имею полное право слушать все, что вы говорите!
Отец Аргуэдас откинулся на спинку кресла.
– Чтобы удостовериться, что мы тут не замышляем убить вас во сне.
– Точно!
– Хорошо, иди и начинай свою исповедь. У тебя уже наверняка есть в чем каяться. Расскажи все, и тебе станет легче. – Отец Аргуэдас блефовал. Никто из террористов к исповеди не ходил, хотя многие из них присутствовали на мессе, и он разрешал им принимать причастие вместе с другими. Он предполагал, что таково, быть может, распоряжение командиров – никаких исповедей.
Но Беатрис еще ни разу в жизни не была на исповеди. В ее родную деревню священник приезжал нерегулярно, только когда ему позволял график. Он был очень занятым человеком и обслуживал огромный горный регион. Иногда между его визитами проходили целые месяцы. Но даже когда он приезжал, у него не было ни одной свободной минуты: все время отнимали мессы и причастия, крещения, венчания, похороны и земельные споры. Исповедовали только преступников и неизлечимо больных, а не каких-то там бедных девчонок, все грехи которых ограничивались тем, что они кололи булавкой своих младших сестер или не слушались родителей. Исповедь касалась лишь очень старых или очень слабых, а Беатрис, если честно, не относила себя ни к тем, ни к другим.
Отец Аргуэдас поднял руку и заговорил очень мягко: кажется, он был единственным человеком, кто говорил с ней таким тоном.
– Подойди ко мне, – сказал он. – Я сделаю так, что тебе будет очень легко начать.
Ну что ж, подойти к нему действительно очень легко и сесть на стул тоже. Он велел ей наклонить голову, затем положил ей на голову руки и начал молиться. В саму молитву она не вслушивалась. Она слышала только отдельные слова, такие прекрасные: «Отец», «благословение», «прощение». Так приятно ощущать тяжесть его рук на голове. Когда наконец он закончил молитву и убрал руки, она почувствовала себя совершенно невесомой, свободной. Она подняла голову и улыбнулась ему.
– А теперь попробуй мысленно увидеть свои грехи, – сказал он. – Наверняка ты уже это делала перед тем, как сюда пришла. Молись господу, чтобы он даровал тебе мужество припомнить все свои грехи и мужество от них освободиться. Когда приходишь на исповедь, тебе надо сказать так: «Благослови меня, отец, потому что я согрешила. Это моя первая исповедь».
– Благослови меня, отец, потому что я согрешила. Это моя первая исповедь.
Отец Аргуэдас немного подождал, но Беатрис не знала, что говорить дальше, и только ему улыбалась.
– А теперь перечисли мне свои грехи.
– Какие грехи?
– Ну хорошо, – ответил он. – Начать с того, что ты подслушивала исповедь господина Мендосы, хотя и знала, что это грешно.
Она энергично замотала головой:
– Это не грешно! Я же вам говорила, что просто делала свою работу.
Отец Аргуэдас положил руки ей на плечи, и это возымело на нее то же самое успокоительное действие.
– Если ты пришла на исповедь, то должна говорить абсолютную правду. Через меня ты говоришь эту правду самому господу, и я не передам твоих слов ни одной живой душе. Все это останется между тобой, мной и господом. Это священный обряд, и ты никогда, никогда не должна лгать, если приходишь на исповедь. Тебе понятно?
– Понятно, – прошептала Беатрис. У этого священника очень милое лицо, пожалуй, даже милее, чем у Гэна, который ей раньше немного нравился. Все остальные заложники были слишком старыми, а парни в их отряде – слишком молодыми. Ну а командиры… Командиры были командирами.
– Молись! – сказал священник. – Постарайся очень хорошо это понять.
Из-за того, что он ей очень нравился, она действительно заставила себя думать о том, что он говорит. Не теряя ощущения его рук на своих плечах, она закрыла глаза и начала молиться. И внезапно ей все стало ясно. Да, она теперь осознает, что слушать чужую исповедь нехорошо. Она осознавала это так ясно, словно видела свой грех воочию. Это осознание привело ее в восторг.
– Я исповедуюсь в том, что подслушивала. – Всего-то и делов, что сказать об этом вслух, и грех сам собой от нее уплывет, перестанет быть ее грехом.
– А что еще?
Что же еще? Она снова задумалась. Напряженно всматривалась закрытыми глазами в темноту, в то место, где, как она знала, грехи собираются вместе, складываются в поленницу, готовую в ту же минуту вспыхнуть и сгореть без следа. Да-да, что-то было еще, причем очень много. Она снова увидела перед собой свои грехи. Но их было так много, что она не знала, с чего начать, как их назвать, как перевести их в слова.