Хеллида уже давно беспокоили некие накопившиеся соображения. Да Греттайро никому не давал отчета в своих поступках и решениях, но Хеллид надеялся на свое положение правой руки правителя. В конце концов, я заслужил право задавать вопросы и получать ответы, подумал он, придвигая к столу складной походный табурет и садясь напротив своего патрона.
— Мне кое-что непонятно, мой Князь, — собравшись с духом, начал гуль. — Наш первый штурм был, скажем так, неудачен. Однако с той поры наше ополчение изрядно выросло, мы многому научились… Отчего мы не повторяем попытку взять Токлау?
Лицо Блейри не выражало ровным счетом ничего. Князь взял со стола пергамент с отлично вычерченным планом форта, полюбовался на рисунок и с легким вздохом бросил поверх прочих бумаг.
— А зачем? — рассеянно спросил он.
Хеллид на мгновение оторопел.
— В каком смысле — «зачем»? Чтобы завладеть крепостью, само собой!
— И что мы станем делать с захваченной крепостью? — тем же благожелательно-снисходительным тоном осведомился Князь Забытых Лесов. — Допустим, мы войдем в Токлау, как победители. Как нам поступить с тамошним гарнизоном? Твои лазутчики сообщают, якобы в форте находится никак не меньше пятисот человек. Госпожа Раона успешно доказала, что способна подчинить душу одного, двух, даже полудюжины краткоживущих, но я сомневаюсь, что ее способностей достанет на пять сотен вояк. Я тоже кое-что могу, но здесь не тот случай. Далее, мы не можем их отпустить, ибо они — люди, стало быть, наши враги. Не можем содержать в плену, поскольку уж очень их много. Не можем разом истребить — я не стремлюсь прослыть «Мясником из Рабиров», да и тебе, думаю, такое прозвище тоже придется не по душе. Так пусть они и дальше дрожат за стенами, не мешая нам заниматься собственными делами. Пусть наша так называемая армия остается в убеждении, что совершает настоящий подвиг, сидя у стен форта и иногда наведываясь внутрь. Так они, по крайней мере, будут под рукой и при иллюзии дела. Мы же будем копить силы и терпеливо ждать.
— Чего? — Хеллид запоздало пожалел, что затеял этот разговор: ему не хватало проницательности, чтобы разобраться в далеко идущих планах Блейри да Греттайро.
— Дня падения Стены, разумеется, — пожал плечами Князь и обронил, словно о само собой разумеющемся: — Сколько бы рабирийцев ни вступило в ополчение, мы все равно будем слишком слабы для открытого сражения с людьми. Нам необходимо нечто иное. Что-то, с помощью чего мы станем держать смертных в узде и получим право выдвигать свои условия. Я не знаю, что это будет, но чувствую — с каждым днем оно приближается. Оно само идет к нам, в нашу западню, где приманкой — эта жалкая крепостца и прячущийся в ней Пуантенский Леопард.
— Я понял, — кивнул Хеллид.
— Ничего ты не понял, — сказал Блейри, и он был прав. Внезапно в непроницаемо черных зрачках да Греттайро зажегся странный огонек, и он подался к Хеллиду так резко, что тот едва не отшатнулся в испуге: — Я хочу быть с тобой откровенным, мой старый верный соратник, и надеюсь на ответную откровенность. Скажи правду: ты боишься меня?
— Да, — выдавил Хеллид.
— Почему? Не вздумай солгать!
— Ты… изменился, — язык повиновался Хеллиду с трудом. — От прежнего тебя ничего не осталось… одна внешность, да и та… Знаешь, как горящий дом: пламя завораживает, но ему нет дела до тех, кого оно сожжет…
— Хорошее сравнение, — медленно произнес да Греттайро. Он склонил голову и прикрыл ладонью глаза. Хеллид немедленно ощутил, как стальные тиски, сжимавшие его разум, разжались — и тогда он сказал, чувствуя себя как человек, прыгнувший с обрыва в ледяной горный поток:
— …а я не из тех мальчишек, которые пойдут в огонь по одному твоему слову. Твоя новая демоническая притягательность на меня не действует. Поэтому я вижу то, чего не желают замечать они: с трех сторон Забытые Холмы окружены могущественными королевствами Детей Дня, чьи легионы пройдут по нашему жалкому подобию армии, даже не замедлив шаг. Зингара и Аргос не упустят случая сожрать лакомый кусок, а у аквилонского властителя теперь к тебе личные счеты. Прежде людей сдерживала Незримая Граница. Ее больше нет, и мы не в силах ее восстановить, не обретя полной власти над Венцом. Я вижу все это, но не нахожу выхода. Укажи мне его, Блейри, чтобы я вновь обрел спокойствие, вновь поверил в тебя! Скажи, на что ты надеешься? Чего ждешь? Во что веришь?
— Что ж, — задумчиво сказал Князь, не поднимая головы, — ты говорил искренне. Теперь слушай. Действительно, от прежнего Блейри да Греттайро мало что осталось. По сути, в тот миг, когда Лайвел возложил Венец Рабиров, я умер… и родился заново. Кое-что я при этом утратил — то, что всегда служило мне помехой: чувства. Страсть, ненависть, страх, дружба, муки совести для меня теперь пустой звук. Я без колебаний уничтожу любого — врага, друга, женщину, младенца, даже тебя, если твоя смерть хоть на пядь приблизит меня к цели…
— Но цель…
— Власть! — Князь быстрым, но все же неуловимо плавным движением поднялся из-за стола и прошелся по шатру, отбрасывая причудливую тень. — Не груды золота и толпы наложниц, не роскошные дворцы и пышные одежды. Нет, власть в ее самом чистом, самом высоком виде: возможность повелевать судьбами живущих, распоряжаться ими, играть ими как вздумается, сплетая самые хитрые комбинации — есть ли игра более увлекательная? По своему разумению строить будущее целого народа — что может быть азартнее? Абсолютная власть опьяняет пуще самого крепкого вина, она слаще самых изысканных яств. Там, в Малийли, на вершине Камня Владык, я был каждым из стоявших передо мной и всеми ими одновременно. Я чувствовал, как их сердца бьются у меня в ладони, я мог, если бы захотел, сжать кулак — и они бы умерли. Я читал их мысли, как книгу, и в любое мгновение мог стереть написанное… Впрочем, ты вряд ли сможешь меня понять. Это надо ощутить.
Свобода, Хеллид, свобода, сила и знание, не скованные нелепыми рамками морали и долга — вот что я получил взамен глупых мелких страстишек. Пламя — отличный образ. Огонь есть воплощение свободы, силы и чистоты, хоть он и пугает простецов. В этом ты прав. А вот в чем ты не прав…
Владыка Забытых Лесов вдруг остановился, обернулся к нему, и сапфир в переплетении золотых веточек сверкнул острым бликом.
Больше Хеллид ничего не запомнил. Его рассудок, только что совершенно ясный, затопила розовая пелена, начисто смыв все недавние опасения и оставив лишь два чувства: неудержимое желание услужить — и невероятную обиду оттого, что вот прямо здесь, сейчас, он решительно ничем не может быть полезен Князю. Похвали его Блейри в этот миг, Хеллид плакал бы от радости; отругай — выхватил бы из сапога кинжал и всадил себе в горло… Когда странное наваждение схлынуло, Хеллид обнаружил, что стоит на коленях перед Князем и пытается поцеловать ему руку, бормоча при этом что-то вроде невнятной присяги.
Стальные пальцы легко вздернули его с пола, но Хеллид, неловко попятившись, тут же рухнул на свой табурет — ноги не держали. В голове звенело, и ровный, как обычно, голос Блейри доносился словно издалека:
— Такова моя, как ты выразился, демоническая притягательность. Как видишь, она действует на тебя не меньше, чем на любого другого. Это не магия, заметь, это всего лишь власть. Власть вещественна, ее можно увидеть, почувствовать, она способна подчинять. Она даруется свыше — недаром даже людские короли тщатся возвести свою родословную к божественным предкам. Теперь ты знаешь мою силу. Прежде я ни разу не применял ее к тебе и не стану этого делать впредь, ибо мне не нужен еще один восторженный почитатель. Мне нужен тот, кто смотрит своими глазами.
Блейри обошел стол и уселся напротив, и Хеллид не нашел в себе сил ответить ему прямым взглядом.
— Мои способности растут, — сказал Князь. — Порой мне удается провидеть будущее. Пока я вижу нечетко и не могу заглянуть далеко. Однако я твердо уверен, что судьба Рабиров — и моя, и твоя — решится в ближайшие дни, и она будет связана с Аквилонцем. Зингара и Аргос не в счет. Есть лишь один по-настоящему страшный противник — Конан, Король-Лев, и он придет за своим Львенком. Ты спрашивал, чего я жду? Я жду его. Ты спрашивал, во что я верю? Я верю, что одолею его. И тогда никто не сможет мне помешать. Теперь посмотри на меня.