Конан, к которому относились его слова, только отмахнулся.
— А что я могу поделать, если от колдовских штучек меня с души воротит?
— Да-да, эту твою мудрую мысль касательно чародеев и броска топора я уже имел счастье слышать, — Хасти повернулся к баронетте Монброн, уже заподозрившей, какая участь ее ожидает. — Ну что ж… К счастью, в вашем отряде есть два подходящих человека. Любовь порой накладывает на людей узы покрепче родительских, должен тебе сказать, хотя и не всегда… И молодая госпожа, в отличие от тебя, обладает некоей толикой чародейских способностей.
— Умение вертеть хвостом и делать глупости — вот ее способности, — вполголоса, но без особого раздражения проворчал киммериец.
«Я не покраснею, — мрачно посулила себе баронетта. Выполнить обещание не удалось: кончики ушей и скулы предательски затеплились. — В конце концов, что мне скрывать? То, что известно всему Тарантийскому замку, начиная от короля с королевой и заканчивая служками в конюшнях? Хасти вовсе не смеется надо мной, но пытается помочь, и я не имею никакого права ему отказывать».
— Что от меня требуется? — вздохнув, спросила Айлэ.
— Ничего такого, с чем ты не могла бы справиться. Садись сюда, — Одноглазый подвинулся, и девушка присела на старое трухлявое дерево. — Закрой глаза. Соберись. Подумай о своем друге. О том, где он может быть. Какие люди рядом с ним, какую местность он видит? Хорошо ему там или плохо… Не переживай, если ничего не получится. Не ты, так я что-нибудь да замечу, — девушка сумела удержать вскрик, когда ее рук коснулось что-то шершавое — Хасти очень осторожно взял ее ладонь в свою. — Кивни, когда будешь готова. Вы двое, сделайте одолжение — помалкивайте и не мешайте ей.
Баронетта диа Монброн постаралась в точности выполнить все, что велел ей одноглазый колдун — зажмурилась и сосредоточилась. Перед зрачками кружили светлые радужные пятна, по лицу скользили теплые отблески летнего солнца, а, прислушавшись, она могла различить легкий плеск набегающих волн и шелест качающегося под ветром тростника.
— Где ты, Конни? — она не знала, произнесла вопрос вслух или задала мысленно, но ответ пришел — пронзающий и безжалостный, как удар клинка в сердце.
Сперва возникло знамя — тяжелое, бархатное, поднятое на высоком флагштоке и плавно колышущееся на ветру. Человек, чьими глазами она смотрела, находился на верхней площадке некоей крепостной башни, штандарт винно-алого цвета громко хлопал над его головой. Там был день, такой же солнечный, как и тот, что поднимался над озером посреди Рабирийских холмов, но потемневшее в единое мгновение ока небо перечеркнули огненные полосы. Раскачивающийся горизонт сочился кровью, проливался дождями нестерпимо пылающих синих звезд. Огромная громыхающая сороконожка лезла на каменную стену, звенело сталкивающееся оружие, кто-то непрерывно и надсадно кричал — без слов, просто выбрасывая из легких безумный трепещущий звук. Плавился и тек гранит, лязгали марширующие армии, а потом вокруг сгустилась вязкая, душная темнота, пронизанная скорбными шепотами и отдаленным угрожающим гулом.
Мириады искр вспыхнули перед ее внутренним взором, закрутились в тошнотворной круговерти и исчезли все разом. Внезапно она ясно и отчетливо увидела тех, кого пыталась отыскать — как если бы, проходя мимо, ненароком заглянула в приоткрытое окно. Маленькая келья с каменными стенами, освещенная трепещущим пламенем светильников, стол и четыре человека за ним. Один дремал, положив голову на скрещенные руки, другой что-то увлеченно рассказывал, двое слушали. Айлэ, не веря глазам своим, всматривалась в лица — неужели это ее добрые знакомые, те самые легкомысленные и беспечные подростки, едва вышедшие из мальчишеского возраста? Разве это Конни? Это кто-то другой, обманом заполучивший облик аквилонского принца! Либо надо признать — да, это Коннахар Канах, каким он станет лет через пять, и эти пять лет будут наполнены чем угодно, только не легким бытием за безопасными стенами Тарантийского замка. Начинающая провидица так растерялась и перепугалась, что едва уловила обрывок фразы, сумевшей сквозь неведомое количество лиг коснуться ее слуха.
— … прав я или нет, — певучий, протяжный акцент, обращающий любое слово в мелодию — без труда узнаваемый голос Льоу Майлдафа, уроженца Темры, только подернутый небывалой усталостью, — ты входишь в этот отряд, что полезет отвоевывать Серебряные Пики? И когда они намерены это проделать?
— Надеюсь, меня возьмут, — четкая сухая речь, свойственная тем, кто бóльшую часть жизни провел в армии, привыкнув отдавать и выслушивать приказы. Так разговаривает отец Эвье Коррента, легат «Золотого орла», но отнюдь не сам Эвье! — Вылазка же состоится завтрашней ночью. И знаете, что я вам еще скажу? — голос чуточку смягчился. — Иногда я думаю: если чудо все-таки произойдет и нам дадут возможность вернуться обратно — я не уверен, что захочу ею воспользоваться. Странно прозвучит, но здесь, в Крепости, я впервые в жизни почувствовал себя на своем месте. Там, где мне и дóлжно быть.
Не вмешивавшийся в разговор наследник Аквилонии слегка повернул голову, по случайности взглянув в сторону незримо присутствовавшей Айлэ. Девушке хотелось крикнуть ему что-нибудь обнадеживающее, но комнатку заволокло темно-лиловое облако, подсвеченное изнутри зловещим багровым сиянием, и это облако стремительно вращалось, как гибельный песчаный смерч в туранских пустынях. Очертания четверых молодых людей таяли, расплывались, и на девицу Монброн навалилась глухая, неведомая прежде смертельная тоска. Она поняла, что Конни, пусть он и жив, находится очень далеко. Так далеко, что разум отказывается понимать и принимать такие расстояния.
…Хасти резко выдернул свою ладонь, и одурманенная наваждениями Айлэ потеряла равновесие, едва не свалившись с бревна. Девушка не обиделась, непонимающим взглядом уставившись в спину стремительно удаляющемуся чародею. Далеко ему уйти не удалось — только до берега заводи шагах в тридцати дальше по берегу. Там он остановился, сгорбившись, и вдруг сделал странный, совершенно несвойственный ему жест — обеими руками схватился за виски, взлохматив волосы в непритворном отчаянии.
— Эй, что это с ним? Что вы такое углядели? — с плохо сдерживаемым нетерпением в голосе осведомился король Аквилонии, без труда возвращая девицу Монброн в прямостоячее положение, подобающее человеку. — Ты-то сидела смирно, а вот его как раскаленным шилом пониже спины ткнули — вдруг вытаращился в никуда и едва не заорал в голос! Он и сейчас, похоже, малость не в себе. Ну-ка, рассказывай!
Не отвечать на обращенный к тебе вопрос, тем более заданный собственным же монархом, считалось вопиющим преступлением и порой расценивалось как подозрение на умысел против короны, но сейчас Айлэ было ровным счетом наплевать. Вскочив и пробежав бегом разделяющее их расстояние, баронетта разъяренной кошкой вцепилась в темно-синий рукав одежды магика. Она точно знала, что хочет спросить, вот только заговорила, неожиданно для самой себя, почему-то на языке Альвара:
— Что это было? Ты обещал мне правду! Правду, какой бы она не была!
— Правду? — зло и холодно каркнул Одноглазый, тоже прибегнув к наречию Заповедного Края. — А ты к ней готова? Даже я не был готов… к такому. Он далеко. Страшно далеко. Я не знаю, увидишь ли ты когда-нибудь того, кому принадлежит твое сердце. Не знаю, вернутся ли сыновья моих друзей домой. Не хочу вспоминать то, о чем ты стараешься мне напомнить. Скажи Конану: в том давнем споре он был прав. Я признаю себя полным неудачником.
Хасти резко развернулся, зашагав прочь от людей и от своего дома куда-то в глубину леса. Остановить его никто не пытался, и к тому же баронетта диа Монброн совершенно некстати разревелась в три ручья, чего обычно себе не позволяла.
Ночь волшебства
14 день Второй летней луны.
Видения Айлэ, когда она попыталась их описать — после того, как немного успокоилась — прозвучали для двух слушателей полнейшей загадкой. К тому же девушка не всегда могла найти подходящие слова, чтобы выразить увиденное, а кое-чего просто не поняла. Однако, когда Рейенир да Кадена, внимательно все выслушав, причем дважды, попытался составить разрозненные кусочки в мозаику, в сплошном тумане появилась некая тропинка.