— Ну и пусть, — беспечно махнул рукой Хасти. — Пускай себе злобится. Ничего он не раскопает. А и раскопает, что с того? Победителей не судят, Конан. Кто скажет, что мы не победили, пусть поцелует меня в… в слепой глаз. Проклятие Безумца перестало довлеть над моим народом. Забытые Леса свободны. Аквилония приросла новой провинцией на Полуночи, а ко мне вернулась та, кого я ждал восемь тысячелетий. Что это, если не победа?
— Ты прав, маг, — кивнул варвар. — Наше поражение каким-то чудом обратилось в победу — Адалаис как в воду глядела. Но цена была высока.
— Умершие отдали свои жизни не зря, а цели, коих мы достигли, по силам разве что легендарным героям, — возразил чародей. — Или детям героев. А потом сказители, пожалуй, сочинят обо всем этом красивую легенду, подчистят кровь и грязь, добавят злодеям коварства, а героям — благородства, и Добро в очередной раз одолеет Зло…
Он покосился на стоявших чуть поодаль принца с его подругой. Юноша обнял Айлэ за тонкую талию и что-то шептал ей в розовое ушко. Баронетта очаровательно смущалась — а может, только делала вид. Голубая звезда запуталась в ее волосах.
— Никакого внимания к старшим, — добродушно проворчал киммериец. — Эй, голубки! Будет вам тискаться! Смотреть противно, клянусь хвостом Змееногого… Что с них взять, молодо-зелено. Детишки… Я вот думаю, Хасти: все хорошо, коль хорошо кончается, верно?
— Ты полагаешь, кончается? — с сомнением откликнулся Одноглазый. — Ну нет. Кончается одна история, начинается другая… Вот у них вообще все еще впереди… Время, друг мой варвар, как мы с тобой теперь знаем, есть бесконечная спираль из драгоценных камней. Так что, когда нам кажется, что история подошла к концу — на самом деле это всего лишь очередной поворот. Что-то нас ждет за ним?..
Письма издалека
альгвасила города Виара (королевство Зингарское) касательно происшествия, случившегося на постоялом дворе «Бык и лягушка» в 23 день Второй летней луны 1313 года, удостоверенный подписями бывших при том очевидцев и пострадавших.
«Настоящим я, Фрага ди Асторга, гербового города Виара королевский альгвасил, сообщаю о странном и удивительном происшествии, коего мне свидетелем и непосредственным участником довелось быть. Находясь на постоялом дворе «Бык и лягушка», что по улице Медников, шесть, около восьмого послеполуденного колокола увидел я, как привратник пропустил в ворота крестьянскую одноконную подводу. Человек, на козлах в той подводе сидевший, показался мне подозрительным, ибо был он бледен, вел себя суетливо и даже выронил кошель, расплачиваясь с привратником, поелику руки у него тряслись как бы от холода или сильного страха. Дождавшись, покуда привратник запрет за ним ворота, подошел я к вознице, назвал себя и свою должность и потребовал, данною мне властью, чтобы назвал он свое доподлинное имя.
Человек назвался Хеллидом, урожденным Хабъеро, из Карташены. Однако ж манера, с каковой он произносил слова, не понравилась мне еще сильней его страха, потому как дядя мой по отцу живет в Карташене, и я гостил у него не раз и слышал, как говорят настоящие карташенцы. Хеллид же Хабъеро говорил иначе. Тут заподозрил я неладное и еще заметил, что собеседник мой все озирается и оглядывается на свою телегу, словно бы там лежало что-то редкое и ценное и он опасался покражи. Тогда я взял возницу за руку и отвел к повозке, каковая повозка оказалась почти что пуста — только на самом дне на соломе лежало нечто длинное под холстиной.
На мой вопрос, что он везет, возница задержался с ответом, а потом предложил дать мне денег, и немалых, чтоб только я не заглядывал под холст. Здесь, отступя немного, должен я заметить как бы в скобках, что исполняю должность королевского альгвасила вот уж три десятка лет беспорочно, за что имею личную благодарность Его светлости градоправителя Виары, мзды не беру, а ежели по глупости кто таковую мзду мне предлагал, то неизменно оказывался в темнице и за поношение чести мундира уплачивал городской управе виру куда как большую. И вот, услыхав от незнакомого человека такое предложение, я, во-первых, был оскорблен как верный слуга закона, а во-вторых, уверился окончательно, что дело тут нечисто. Тогда, крикнув в гневе, попытался я скрутить лживому вознице руку, дабы обездвижить его и так доставить в управу. Однако ж мерзавец оказался превесьма ловок. Тут же вырвался он от меня, достал нож и вонзил мне в левую руку выше локтя, разрезав, как видно, жилу — кровь моя сильно брызнула из раны, и капли ее попали на моего противника, а еще больше пролилось на холстину в повозке…
И тут случилось такое, о чем я даже писать не могу, не содрогаясь притом от страха. Не успел мой преступник поднять снова кинжал, как со дна повозки вырвался на него живой мертвец, упырь, умертвий, о каких разве в страшных сказках говорят старые старухи. Это потому я смог сразу судить, что он не жив, что такого лица не бывает у живого человека. Лицо его, белое и отеклое, было ровно как у мертвеца, пролежавшего три дня во гробе, однако ж с красным огнем в глазницах и с клыками, будто рысьими или волчьими, торчащими изо рта. Умертвий бросился на меня, целя в глотку — но попустительством Митры успел я пасть на четвереньки, а упырь вместо меня вонзил клыки в грудь своего возницы: должно, все едино ему было, чьей плотью насыщаться. Тот же страшно крикнул и стал бить его ножом, а я откатился в страхе под телегу и стал звать на помощь изо всех сил, какие только у меня оставались.
На крик прибежали гуртовщики с кнутами и два конюха с вилами, да хозяин кабака. Увидев упыря, грызущего жадно свою жертву, накинулись на него всем скопом и били его и кололи так, что, даже забив до полной неподвижности, продолжали молотить, будто потеряли разум. Угвоздив наконец нечистого, завязали в мешок, на той же телеге свезли тело за квартал и швырнули в сточную канаву.
…Расспросить, откуда взялся умертвий и зачем, было некого: вознице своему обожрал упырь все горло и спустил кровь. Потому, поразмыслив, завязали в мешок и Хеллида Хабъеро, но все ж в канаве оставлять не стали — ибо хоть он и пособлял упырю, но был притом человеком из плоти и крови и даже, может статься, поклонялся Единому. Оттого свезли его на городской погост и закопали там, надгробия же никакого не сделали…
…Но самое-то странное, что, когда на рассвете пошли мусорщики с обходом, в канаве той нашли один лишь пустой мешок, и более ничего и никого…»
Написано своеручно Конаном Аквилонским, предназначено великому канцлеру Трона Дракона, его светлости герцогу Мораддину Эрде. Отправлено из Тарантии с личным королевским гонцом. Доставлено в поместье Энден, расположенное на землях Немедийской империи. Письмо датировано 18 днем Третьей летней луны 1313 года, вручено в 25 день Третьей летней луны 1313 года.
«…не знаю, решится ли кто сообщить тебе, так уж лучше пусть дурным вестником буду я. В 20 день Первой летней луны 1313 года мой старший сын Коннахар и его друзья были в Рабирах свидетелями гибели женщины-гульки по имени Солльхин. Думаю, тебе не нужно объяснять, о ком идет речь. Ее убили в стычке с рабирийцами из «непримиримых», и мой сын с друзьями захоронили тело на Холме Одиночества, сами того не ведая — прямо рядом с могилой Долианы.
До того Коннахар встречался и говорил с нею. Он утверждает, Солльхин считала свою жизнь закончившейся и искала способ достойно уйти из нее. Думаю, парень прав — она всегда шла только своей дорогой. Я надеялся, она исцелится, вернется назад — пусть не сейчас, через десяток лет, но все таки… Вышло по-другому — а когда оно бывало, чтобы случалось по нашим желаниям? Теперь ее нет, а я никак не могу в это поверить. Пытаюсь думать — она по-прежнему где-то там, в Рабирах. Хасти говорит, якобы у умерших гулей какая-то часть души остается в Лесах и что Солльхин упокоилась с миром. Слабое утешение, однако лучше, чем никакого — потому что мои дурные вести не закончились.