— А если не вернется?.. Пешком, в одиночку, такой путь! Кто-нибудь из вас подумал, как это опасно?! У вас ведь бывало так, чтобы уходили и не возвращались?!
И, сколько они ни вдалбливали, что не возвращаются совсем с других маршрутов, а тут — уж сколько раз хожено, что Пашка этот «путь» с закрытыми глазами пройдет, что ничего с ним не случится и случиться не может — ну, разве что Герман ремня ввалит, если угораздит напороться, — на упрямого дядьку ничего не действовало.
— Он ребенок, — твердил Евгеньич. — Ему всего девять лет! Герман доверил вас мне. И если вдруг… что-то произойдет, я себя никогда не прощу! Господи, ну почему в этом взбесившемся мире искажаются радиоволны?! Сколько бы проблем разом ушло… Василий, как только стемнеет — выезжаем.
Ребята тут же — ушки на макушке: на чем это «выезжаем»? Ездящих на чем бы то ни было бункерных никто из них еще не видел!
И не увидел. Их разогнали по спальням и заперли.
А Пашка гладко, без приключений добрался до Дома. И на радостях, какой он молодец, потерял бдительность. Напоролся на Германа прямо в коридоре.
— У-у-у, че было, — закатывая глаза, говорил потом посланник. — Не дай бог, пацаны, никому…
То есть, Герман не орал и за ремень не хватался. Командир повел себя неожиданно — стремительно побелел и покачнулся, Пашке даже показалось, что падает. Он скорей подскочил ближе, подставив наставнику плечо.
— Что случилось? — прыгающими губами проговорил Герман. — Где ребята?! Дикие?.. Солнце?.. Да что стряслось, ну?!
«Я тогда, пацаны, в первый раз увидел, как он за нас боится! И до того вдруг хреново стало — вот, прям хоть провались, чтобы не позориться! Такой дурью эти клюшки показались…»
— В Бункере, — пробормотал Пашка. — Нормально все… Я один, быстренько! За клюшками, да назад.
— Чего? — сглотнув, переспросил Герман. — За чем?
— За клюшками, — повторил Пашка, уже догадываясь, какой дуростью выглядит побег. — Ну, скучища же там! Они говорят — гуляйте, а мы им бараны, что ли, гулять? Это ж, от тоски — звезданешься… А у самих — стадион целый.
— Ясно, — глубоко вдохнув и выдохнув, сказал Герман.
Он стал почти нормального цвета. Только руки тряслись, когда закуривал.
— Ты ел?
— Ну, так… Орехи топтал по дороге. Да я не хочу! Герман, я бы клюшки взял, подрых маленько — и вечером назад! А?.. Пока не заметили? — Пашке отчего-то казалось, что если очень быстро рвануть обратно, часть вины скостится. — Можно, Герман? А то наши там совсем воют, ну реально же делать нехера…
Командир выдохнул дым.
— Дураки, — покачал головой он. — Ох, дураки! Ну как они могут не заметить? Вас ведь каждое утро спать укладывают и смотрят — все легли или нет! Уже и заметили, и спасать побежали — это к бабке не ходи.
— Да нужны мы им больно, — пробормотал Пашка. — Еще чего, спасать! Они нас не различают даже…
И тут ему прилетела такая затрещина, что в башке загудело.
— Чтоб я больше этого не слышал, — пригрозил Герман. — Про «нужны больно»! Вкурил?
Пашка торопливо кивнул.
— Пойдем, поешь. — Командир взял горе-посланца за плечо и повел в столовую. — Сейчас уже светает, смысла нет дергаться. А завтра, чуть стемнеет, в Бункер рванем. И уж там я вам — всем! — так задницы нашлифую, что неделю сидеть не сможете! Хоккеисты хреновы.
Евгеньича и второго мужика — Василия — Герман с Пашкой встретили, отойдя от Дома едва ли километров на семь. Кинулись помогать — Евгеньич вез компаньона, с трудом удерживая его на раме велосипеда.
Пашка узнал оба этих слова — «рама» и «велосипед» — значительно позже, а тогда таращился на невиданную конструкцию во все глаза, топая сзади с клюшками и Германовым рюкзаком. За свои девять лет повидал ожогов достаточно, чтобы понимать — тут уже не помочь. Василий догорает и очень скоро умрет.
Когда Пашка в очередной несчетный раз эту историю рассказывал, Рэдрик — даже зная все наперед — охрененной бункерной дурости поражался.
Ведь они же — взрослые! Сами говорили, что их слушаться надо — и выехали на закате! Да дебил последний знает, что так нельзя. Даже если солнце село, выходить рано, особенно бункерным! Сколько раз они от Германа огребали — просто за то, что ставни плохо закрыли! А Евгеньич, по словам Пашки, чушь какую-то нес.
«…Мы слишком поспешили, давно уже не были на поверхности… Не подумали, что в это время года солнце может быть гораздо более активным… Нам казалось, что вовсе не жарко…»
Конечно, сперва-то не жарко! Жарко потом будет — когда волдыри по телу поползут! Вот тогда так будет жарко — мало не покажется.