От солнечных ожогов краснела и бугрилась кожа, причиняя невыносимую боль. Поднималась высоченная температура и сворачивалась кровь. Сергей Евгеньевич был первым из бункерных исследователей, кто догадался о прямой зависимости силы и площади распространения ожогов от возраста обожженного. Чем старше несчастный, тем страшнее поражения кожи. Детям, что помладше, удавалось выжить. У людей, перешагнувших за двадцать, шансов не было.
Сергей Евгеньевич уцелел, потому что на поверхности бывал и раньше — в прежние времена не раз добирался до соседей и за время походов «слегка адаптировался». Рэдрик знал, что их братию бункерные прозвали «адаптами»: проведя на поверхности всю жизнь, воспитанники Германа притерпелись к новым условиям гораздо больше, чем слегка. А Василий впервые задержался наверху дольше, чем на час. Ну и чего он хотел-то?!
Все это провинившиеся воспитанники пытались объяснить Герману, когда тот заставил рассказывать, как было дело.
Ревели все наперебой — и девчонки, и пацаны. Облепили командира, будто цыплята наседку — казалось, что, если прижаться поближе, он лучше поймет, обещали что-то навзрыд.
Они, конечно, кругом виноваты, из-за поганых клюшек человек погиб, но как так-то?!.. Зачем они по закату поперлись?!.. Ведь нельзя же! Ведь любой младенец знает, что нельзя! А они-то — взрослые!
Герман их, кажется, не слушал. Смотрел мимо и думал о своем. И, как ни пытались ребята заглядывать командиру в глаза, непонятно было, злится или нет.
В конце концов сказал:
— Ладно… По койкам — шагом марш! — И ушел.
Наверное, потом с Евгеньичем разговаривал. Потому что вечером они вдвоем пришли в класс, где ребята занимались.
— Значит, так, — оглядывая притихших учеников, веско проговорил Герман. — Без разрешения Сергей Евгеньича ни один из Бункера больше не вылезет! Ясно?
Все с готовностью закивали.
— Это первое. И второе. — Герман помедлил. — Не думал, что объяснять придется… А по ходу, надо было. Сергей Евгеньич вам — не враг! И никто тут вам — не враг! Все вам только добра желают! — Он обводил подопечных сердитыми глазами. — Вот если б вы просто пришли к Сергей Евгеньичу и попросились домой за клюшками — неужто бы он не отпустил? А?!
Ребята угрюмо молчали.
Герман кругом был прав, и ответить было нечего. Конечно, отпустил бы. И никто бы тогда не погиб, и все бы было нормально.
Что Евгеньич — хороший дядька, просто странный малость, поняли еще тогда, когда он Пашку спасать кинулся. Хрен его знает, зачем — ведь сто раз повторили, что ничего не случится! — но плохой человек не кинулся бы. Это точно.
… — Вы воспитали абсолютных зверенышей, Герман.
Глаза у Любови Леонидовны опухли от слез. Она очень любила Василия.
— Я все могу понять — вы сами рано потеряли мать, и когда все случилось, были, в сущности, еще ребенком. У вас нет навыков воспитания, нет специального образования… Но это… Это что-то… — Педагогиня сжимала пальцы, подбирая слова. — Эти ваши дети — действительно нечто ужасное! Неужели вы не видите, какие они?! Жестокие, упрямые! Равнодушные к знаниям! Понимающие только силу! Впрочем, чего тут ожидать. Я слышала, вы их даже бьете! Это так?
— Угу, — скучно подтвердил Герман. — Бью. Смертным боем. — И в доказательство твердым кулаком со сбитыми костяшками ударил о твердую ладонь.
Любовь Леонидовна схватилась за сердце и повернулась к Евгеньичу. Герману показалось, что торжествующе. Он терпеть не мог Любовь Леонидовну.
Бункерная педагогиня была толстой и неуклюжей, как беременная овца, носила очки с вечно захватанными стеклами, воняла какой-то дрянью и обожала делать замечания.
Евгеньич вздохнул.
— Любовь Леонидовна! Я тоже не сторонник силового воздействия. Но следует признать, что, как бы там ни было, Герман для ребят — царь и бог…
— Естественно! — Люля поддернула сползшие очки. — Еще бы! Бедные крошки никогда не видели другой жизни! У них нет родителей и нет другого воспитателя. Конечно, они переняли от него все — речь, походку, все его, извините, словечки и манеру себя вести! Если воспитатель их бьет — почему бы им не драться? Если воспитатель позволяет себе курить и выражаться — почему бы им не уподобиться ему?! — Тетка оглядела присутствующих и возражений, конечно, не услышала. — Ведь если он — их, как вы выразились, царь и бог — делает это, значит, так и нужно? Значит, это правильно? И он, вместо того, чтобы быть примером…
— Сергей Евгеньич, — перебил старую дуру Герман. — Вы мне вроде сказать что-то хотели. Говорите, да я отползу. Спать охота.