– Мама! – вскрикнула Флэйм, крепко схватив Леонору за руку. Глаза ее были широко открыты, но, похоже, ничего не видели. – Так ты пришла за мной!
Лицо Диллона исказилось страданием, он воскликнул:
– Пресвятые небеса, она готовится перейти в иной мир! – Он беспомощно провел рукой по волосам. – Неужели мы не можем сделать ничего, чтобы помешать этому?
Долго-долго Леонора рассматривала девочку, которая, глядя на нее широко открытыми глазами, видела кого-то, давно покинувшего мир живых. Затем, распрямившись, Леонора неожиданно проговорила:
– Да, мы должны действовать. Мы зашли слишком далеко, Диллон. Теперь я не желаю сдаваться.
– Забери меня к себе, мама, – прошептала Флэйм. – Я больше не могу выносить эту боль.
– Нет. – Леонора откинула влажные волосы с виска девочки. После того как она так долго работала вместе с женщинами в Кинлох-хаусе, ей было совсем не трудно забыть о правильном выговоре образованной англичанки и заговорить с мягким северным акцентом. И потом, разве не пробовала она делать это и раньше, когда ее единственным слушателем был лишь юный Руперт?
Глубоко вздохнув, она начала:
– Я пришла вовсе не затем, чтобы забрать тебя к себе, Флэйм, а затем, чтобы сказать тебе: ты должна жить.
Охваченная лихорадкой девочка начала было возражать, но Леонора настойчиво прошептала:
– В жизни столько всего, о чем ты пока еще даже и не догадываешься, девочка моя. Ты еще не познала любви мужчины. Не испытала счастья от рождения ребенка.
– Все это не для меня, мама. Сестры-монахини говорили, что я веду себя не по-женски. Никогда мне не стать настоящей леди.
– Тише, девочка. Когда-нибудь ты встретишь мужчину, такого же доблестного, как твой отец, такого же красивого, как твои любимые братья. Он завоюет твое сердце, увидит все, что в тебе есть хорошего, и полюбит тебя такой, какая ты есть. Ты взойдешь с ним на ложе, и вы двое станете едины – и душой, и разумом, и плотью. У тебя родятся прекрасные дети, Флэйм. Именно в наших детях мы можем жить вечно – так, как вечно живу в тебе я.
Диллон повернулся и посмотрел на эту женщину, столь красноречиво говорившую о вещах, неведомых еще ей самой; посмотрел с выражением, в котором мешались удивление, недоверие и восхищение.
Не сознавая, что он пристально смотрит на нее, Леонора продолжала говорить все тем же тоном – любящим и требовательным:
– Теперь понимаешь, почему ты должна жить, Флэйм?
Девочка кивнула.
– Если ты говоришь, что я должна жить, мама, тогда я буду жить.
– Да, девочка. Ты должна бороться, чтобы выжить. И когда-нибудь, через много-много лет, когда ты насладишься всем, что предложит тебе жизнь, ты присоединишься ко мне – это я обещаю! – и мы вместе будем вечно жить в ином мире, будем вместе гулять в блаженных садах рая. – Она заговорила тише: – Даю тебе слово, Флэйм.
Грозовые облака по-прежнему громоздились в небе, где-то далеко громыхнул гром, воздух становился все более душным и угнетающим, но волнение Флэйм, кажется, пошло на убыль. Дыхание ее замедлилось.
Диллон приложил руку ко лбу сестры.
– Если бы я не видел и не слышал все это собственными ушами, я бы ни за что не поверил, – пробормотал он. – Вы сотворили чудо.
– Это вовсе не чудо, – тихо ответила Леонора. – Флэйм – сильная девочка. Она бы и сама одержала верх в этой борьбе.
– Но ведь это вы вернули ей силы и желание бороться.
– Я просто сказала ей то, что сказала бы ей ваша мать, если бы она была сейчас тут.
– А откуда вам известно, что говорит мать своему ребенку?
Леонора подняла голову и встретилась с ним глазами:
– Я счастливица, Диллон, мне несказанно повезло. До тринадцати лет я жила с мамой. Хотя и сейчас мне очень о многом хотелось бы расспросить ее, по крайней мере, она была рядом со мной в эти столь важные годы взросления.
Диллон прикоснулся к щеке Флэйм.
– Эта малышка была еще совсем маленькой, когда наших родителей убили.
– Но у нее остались вы, Диллон.
Он покачал головой.
– Ничего хорошего из этого не вышло. Саттон, Шо и я были в монастыре, а Флэйм жила в это время в аббатстве.
– Но там ее окружали хорошие, добрые женщины, которые заботились о ней и многому ее обучили. – Она улыбнулась. – Хотя, признаться, мне трудно представить себе своевольную проказницу вроде Флэйм запертой в стенах аббатства.
– Да. Когда я привез ее в Кинлох-хаус, она была похожа на дикого зверька, только что выпущенного из клетки. – Улыбка снова тронула его губы. Он встал и помог Леоноре подняться. – С того самого дня, как я послал за ней, она наполняет мою жизнь такой радостью. И сейчас, – прошептал он, притрагиваясь загрубевшей ладонью к щеке Леоноры, – я верю, что эта радость не исчезнет из моей жизни.