А тем временем неподалеку, незаметная среди сосен, вырастает вышка, увенчанная "скворечником" - командным пунктом, с которого будет вестись управление огнем по морским целям.
Не прошло двух недель - и батарея в основных своих чертах стала законченным сооружением. Стоят на местах пушки, глядя шестидюймовыми жерлами в море. Площадки вокруг орудийных тумб застланы половыми досками. В двориках справа и слева построены дерево-земляные ниши для первых 10 - 15 выстрелов выстрелом в этом значении слова артиллеристы именуют комплект из снаряда и гильзы с пороховым зарядом.
Теперь с той же энергией, что и при строительстве, надо было браться за учебу. Ведь батарея должна быть слитным, сколоченным коллективом - это первейшее условие ее боеспособности. А тут как раз подошла демобилизация призванных из запаса бойцов. Их сменила молодежь. Предстояло заново учить людей артиллерийскому мастерству, слаживать их в неутомимые, сработанные боевые расчеты.
На огневой позиции появился станок заряжания - специальное приспособление, имитирующее казенную часть орудия с замком. Ежедневно командиры орудий приводили к ним свои расчеты, среди которых ростом и силой выделялись снарядные и прибойничные - на эти специальности подбирали самых крепких ребят. Начиналась тренировка. Снарядный подхватывал пятидесяти пятикилограммовую болванку снаряда и кидал ее на лоток. Прибойничный длинным шестом с утолщением на конце - прибойником энергично досылал его в казенник. Зарядный клал на лоток толстую медную гильзу, и она отправлялась тем же путем вслед за снарядом. Замковый закрывал замок. С грохотом и лязгом снаряд и гильза летели вниз. Потом всю эту операцию производили заново. А сержант с секундомером в руках день ото дня добивался повышения темпа и большей продолжительности в работе. Такой тренировке мог позавидовать тяжелоатлет.
На орудиях тренировались наводчики. Отрабатывали связь телефонисты. Артэлектрик практиковался в обслуживании простенького, ручного автомата стрельбы - нашей немудрящей системы управления огнем. Учился и я, и другие командиры.
Мы готовились к делу трудному и нешуточному - топить неприятельские крейсера, эсминцы и подводные лодки, отражать вражеские десанты, которые, случись война, могут появиться в нашем секторе стрельбы. А в том, что война в конце концов начнется, у нас, лейтенантов, не было сомнений. Не было сомнений и относительно нашего будущего противника. Помню, в августе тридцать девятого на форту "Р" нас собрали, чтобы проинформировать о подписании советско-германского пакта о ненападении.
- Пакт вступил в силу, - сказал выступивший тогда политработник, - но фашизм был и остается фашизмом, нашим врагом номер один.
Эти слова сохранились в сознании как аксиома. И в этом духе старались мы воспитывать людей. Германия была недалеко. Совсем рядом был ее вероятный союзник - Финляндия. И мы ощущали себя кем-то вроде пограничников, стоящих на тревожном рубеже.
Тревога
К лету сорок первого года жизнь на острове окончательно сложилась, вошла в колею. Сложилась и та организационная структура, частицей которой была наша батарея. Эта структура представляла собой соединение, называемое Выборгским укрепленным сектором береговой обороны. Штаб сектора, как это явствует из самого названия, находился в Выборге. В состав сектора входили 22-й и 32-й отдельные артдивизионы, 37-й отдельный зенитный дивизион и 41-й отдельный пулеметный батальон. Батареи были разбросаны по берегам залива и островам. Что касается нашего, 22-го, дивизиона, то он был исключительно островным. На Бьёрке кроме нашей батареи стояла еще одна, 45-миллиметровая. Три другие расположились на соседних с нами островах Тиуринсари, Пийса-ри и дальнем островке Тупурансари {4}.
Командовал 22-м дивизионом капитан Леонид Петрович Крючков. Человек это был своеобразный. Высокий, худощавый, с острым взглядом, он легко зажигал людей, быстро подчинял их своей воле. О таких обычно говорят: прирожденный организатор. Но вот уравновешенности характера ему явно недоставало. Он часто "заводился" по пустякам, и тогда его зычный голос и вовсе оглушал. Был у Леонида Петровича и такой грешок, как тщеславное увлечение показным блеском. В дивизионе говорили: "Когда тебя спросит капитан, не бойся ошибиться, бойся нечетко доложить". Если ж самому Крючкову приходилось о чем-то докладывать начальству, то делал он это молодцевато, щегольски, напирая на очевидные успехи, дабы все выглядело в наилучшем виде. Это, кстати, не раз бывало причиной его служебных неприятностей.
Деятельная натура Крючкова не позволяла ему подолгу сидеть на месте. То он мчался на полуторке в северный конец острова, то отправлялся на небольшом дивизионном катере проверять батареи на соседних островах. Но, понятно, чаще, чем где-либо, он бывал у нас. Ведь жили мы в одном городке, наша батарея была у него под боком.
Первое время служба с комдивом казалась мне трудноватой. Но потом ничего, обвык. Вспышки перестал принимать близко к сердцу, а его придирчивость к внешним атрибутам службы приучила меня быть требовательным не только в главном, но и в мелочах. У каждого человека можно перенять что-то полезное для себя.
Учиться же у других было для меня делом просто необходимым. Шутка сказать - у зеленого лейтенанта в подчинении оказалось около двухсот человек! От многих ошибок уберегли меня тогда мои добрые помощники. Политрук Ваня Герасимов пришел на батарею после годичных курсов. До этого он служил срочную зенитчиком на каком-то из кронштадтских фортов. Он был моложе меня и не обладал серьезным житейским опытом. И вдруг я с удивлением заметил, что этот скромный, даже стеснительный парень стал совершенно своим человеком в казарме. Оказалось, что и людей он знает лучше меня. И на грубоватых, ершистых матросов влияет не как я, а по-иному: при нем они не побаивались, а совестились вступать в конфликт с дисциплиной.
Чем брал Иван? Очевидно, самозабвенной, искренней преданностью делу. Человек холостой, он с утра и до отбоя находился среди краснофлотцев. Свою увлеченность историей партии, философией - а он принадлежал к числу людей читающих и думающих - Герасимов стремился передать всем и каждому. И эта искренность, это открытое и щедрое стремление поделиться всем своим запасом убеждений и знаний открывало к нему сердца людей.
С хорошим чувством прислушивался я к советам Герасимова, подмечал его особинки в работе с бойцами.
Из других командиров особенно пришелся мне по душе старшина Женаев. Начинал он у нас старшиной комендоров. Но вскоре из-за нехватки комсостава был допущен к исполнению обязанностей командира огневого взвода. Невысокий, подвижный, улыбчивый, он никогда не повышал голоса. Но его внутренняя уверенность в силе приказа, спокойная, властная твердость цементировали порядок в огневом взводе. Леонид Иванович был старше меня и возрастом, и служебным стажем, и я не считал зазорным мотать на ус то, что было добыто им долгим, трудным опытом.
С Женаевыми мы подружились семьями. Он и его жена Нина были милыми, приветливыми людьми. Часто летними вечерами ходили мы друг к другу в гости. Помню, как Нина домовито накрывала на стол, а Леонид Иванович рассказывал всякие удивительные истории, которые приключались с ним, когда он рос в детском доме. Любил он вспоминать и недавние боевые дела в знаменитом отряде капитана Бориса Гранина - туда он попал с кронштадтских фортов с первых дней советско-финляндской кампании.
Но, конечно же, то немногое свободное время, что выпадало на нашу долю, проходило не только во взаимных визитах. Летом приятно было погулять по острову. Спокойная и величественная красота здешней природы не могла не трогать сердца. Гранитные скалы соседствовали с вековыми соснами, а рядом небольшие полянки зеленели высокой сочной травой, осыпанной белым пухом одуванчиков. Грибов и ягод мы набирали полные корзины. А какие уловы приносила рыбалка! Те же, кто не увлекался его, совершали трехкилометровые марши в деревню Саремпя, где обосновались настоящие рыбаки.
Вечерами подолгу не стихали бои на волейбольной площадке. В краснофлотской столовой репетировала самодеятельность. Там же каждую неделю показывали кинокартины. Несколько раз к нам даже приезжали артисты из Ленинграда.