Наша батарея стреляла не одна, а, как правило, совместно с 312-й и 211-й. Иногда в таком налете вместе с нами участвовали железнодорожные или войсковые батареи. После сигнала отбоя над перепаханной снарядами огневой позицией врага появлялась наша авиация. Когда она заканчивала свою работу, мы, если требовалось, повторяли огневой налет.
Такая тактика требовала большого расхода боеприпасов. Но она-то и была по-настоящему активной. Ею пользовались все артдивизионы и созданный позднее 3-й Ленинградский артиллерийский контрбатарейный корпус, где главную ударную силу составили железнодорожные береговые батареи. Об эффективности этого боевого приема свидетельствовал тот факт, что к осени противник был вынужден сократить обстрелы города в три раза.
Вклад Ижорского сектора в достижение этого результата можно охарактеризовать такой цифрой: за 1943 год его артиллерия провела около 550 стрельб на уничтожение и подавление вражеских батарей.
Как и в прошлом году, с наступлением лета перед нами была поставлена задача обеспечивать переходы кораблей в районе Красногорского рейда. И хотя задача была не новой, выполнение ее велось на совершенно ином организационном уровне. По сравнению с тем, как мы это делали теперь, прошлогодние стрельбы вспоминались удивительно примитивными, чуть ли не кустарными.
Поскольку проводка кораблей осуществлялась не часто и о ней мы оповещались заблаговременно, перед каждой такой операцией проводилась тщательная подготовительная работа. От постов сопряженного наблюдения требовали получить по нескольку засечек на каждую активную неприятельскую батарею. Командир дивизиона проводил с офицерами специальные занятия и тренировки. От нас он требовал безошибочного знания координат и всех характеристик целей, готовности не мешкая подготовить исходные данные и управлять огнем любым из приемлемых способов. Его излюбленной методой была постановка неожиданных вводных, и мерилом подготовленности офицера к решению задачи считались правильность и быстрота ответных команд.
Потом командиры батарей устраивали совместные тренировки своих командных пунктов и корректировочных постов. На тренировках отрабатывались организация управления огнем, связь, быстрота и точность введения корректур. Помню, как в июне на одном из таких учений у нас побывал начальник артиллерии флота контр-адмирал Иван Иванович Грен.
В те дни мы готовились к обеспечению перехода подводных лодок, в том числе и нашей старой знакомой "Щ-406". Выделенные для этой цели силы должны были накануне перехода уничтожить активные неприятельские батареи на северном берегу залива. К участию в боевых действиях привлекались артиллерия Красной Горки и Серой Лошади, 180-миллиметровая железнодорожная батарея с острова Котлин, а также бомбардировочная и корректировочная авиация флота. Общее руководство возлагалось на контр-адмирала Грена.
Командный пункт контр-адмирала размещался на форту Риф, на западной оконечности Котлина. Южную группу батарей возглавлял начальник артиллерии Ижорского сектора подполковник Е. А. Проскурин. Местом, откуда ему предстояло командовать, был КП нашего дивизиона на Красной Горке. Вместе с ним там должен был находиться и начальник разведки сектора майор Е. Г. Кржижановский.
Объект нашего удара составляли две наиболее активные батареи, находившиеся в районах Алипумала и Вахнола. Стрельбу по ним мы и отрабатывали с корректировочными постами, когда на форту появился Иван Иванович Грен. Он зашел в командный пункт нашей флагманской, понаблюдал за ходом учения. Потом спустился в центральный пост. Старый огневик, в равной мере искушенный во всех тонкостях и корабельной и береговой артиллерии, он дал несколько полезных указаний, касавшихся связи с корпостами. Но в целом Иван Иванович остался удовлетворен.
Башни проверять не буду, - сказал он, хмуря седые брови. - Вижу - готова к стрельбе батарея.
Через день с утра мы заняли места по боевой тревоге. Как всегда, не без волнения, подал я первую команду к открытию огня. Командный пункт вздрогнул от выстрела первого орудия первой башни. Наша батарея начала пристрелку по огневой позиции противника. Тут же поступил доклад с постов сопряженного наблюдения: первый снаряд упал хорошо.
Вслед за нами начали пристреливаться 312-я и 211-я батареи.
Введены все корректуры. Смотрю на часы. Стрелка подходит к назначенному времени.
- Первая и вторая башни - залп!
С равными интервалами командую: "Залп!.. Залп!.." И так - десять минут. Башни стреляют без единого пропуска. Техника скрупулезно проверена. Боеприпасы тщательно подобраны. И снаряды ложатся так, как им положено, - веером, на трех прицелах. Хоть я и не вижу ничего, кроме планшета, но доклады корпостов позволяют зримо представить всю картину.
Через десять минут - для трех орудий "Дробь!" Лишь вторая пушка второй башни продолжает методический огонь. Так же действуют и две другие батареи. С корректировочных постов сообщают: снаряды ложатся без отклонений по прицелу и целику. В районе огневых позиций наблюдаются пожары.
Через десять минут снова все вокруг содрогается от батарейных залпов: начинается второй десятиминутный налет. В наушниках телефона голос: "На первой огневой пожар усилился! На второй - взрыв! Еще сильный взрыв!" Это с корпоста. Приятно слышать такое!
Еще один перерыв. Методический огонь ведет второе орудие первой башни. И снова:
- Первая и вторая башни - залп!
Третий налет. Во время него над целями появляются бомбардировщики. Взрывы бомб и тяжелых снарядов встают сплошными гигантскими фонтанами. Все смешалось. Корректировать огонь уже нет возможности. Но это и не требуется - все и так пристреляно с достаточной точностью...
Белой, прозрачной ночью я сидел за визиром командного пункта и всматривался в те места, где находились уничтоженные накануне батареи. С такой же тревогой, я уверен, склонились к окулярам и командиры соседних батарей. По южному фарватеру шли подводные лодки и корабли охранения. Но я их почти не замечал. Все мысли были сосредоточены на одном: не оживут ли вражеские орудия? Если оживут, мы, конечно, тотчас же откроем огонь. Но это будет означать, что наша боевая работа, в которую вложено столько сил и средств (один снаряд - два трактора!), в чем-то оказалась несовершенной. Корабли шли. Северный берег уныло молчал, даже не вспыхивали прожекторы. Это молчание было высшей оценкой артиллеристам и авиаторам, той творческой мысли, что родила мощный комбинированный удар.
Впервые с начала войны таким радостным и торжественным был у нас День Военно-Морского Флота. Было всеобщее построение. Зачитали праздничный приказ. Читал его новый комендант Ижорского укрепленного сектора Владимир Тимофеевич Румянцев. Он сменил на этом посту генерал-майора береговой службы Ивана Анисимовича Большакова.
Командиром нашего дивизиона снова стал вернувшийся с Ладоги майор Григорий Васильевич Коптев.
Праздник я, как и многие мои товарищи, встречал в новом звании - на погонах у меня появилось по четыре серебристые звездочки. Подарили мне их матросы. Звездочки были сделаны руками батарейных умельцев - гладкие, с острыми ребрами, с нестерпимым никелевым блеском. Тогда это был крик моды, и морякам, видать, хотелось, чтобы их командир "не отставал".
В тот день в большом клубе вручались награды. Дважды выходил я к столу, приняв один раз коробочку с недавно учрежденным орденом Отечественной войны 2-й степени, второй - с медалью "За оборону Ленинграда". Потом был концерт художественной самодеятельности, кинофильм, танцы...
На весь этот праздник наложила свой отсвет победно развивавшаяся битва на Курской дуге. Потому и проходил он как-то по-особому задушевно и весело. Дела на фронте шли превосходно, несмотря на то, что союзники наши так и не приступили к настоящим боевым действиям на западе континента. И хоть мы по-прежнему находились в блокаде, перелом в ходе войны ощущался нами все явственнее и явственнее.