А теперь приходилось срочно наверстывать упущенное - готовить нужные планшеты и графики, учить разведчиков и корректировщиков, отрабатывать с Клементьевым и Женаевым организацию стрельбы по наземным целям. Вдобавок пришлось учить бойцов правильному окапыванию и индивидуальной маскировке, переползаниям и броскам в атаку - словом, всему, что должен знать и уметь пехотинец. Эта сторона подготовки у нас тоже оказалась запущенной.
Но вся трудность заключалась не в том, что нам приходилось тратить много сил на доучивание. Главное, война подступала к нам не с той стороны, с которой ее ждали. Требовалось отказаться от привычных представлений, с иными мерками подходить к оценке обстановки и событий. Предчувствия не обманывали: все складывалось куда сложнее, чем рисовалось нам во время учебных стрельб.
По фашистской колонне!..
Нашего полку на Бьёрке прибыло. Помимо восстановленной по соседству с нами шестидюймовой батареи появилось еще две - 45-миллиметровые. Всего теперь на острове стало пять батарей, не считая зенитной, входившей в состав 37-го дивизиона. Но и она тоже подчинялась в оперативном порядке нашему комдиву. На всех островах Выборгского сектора для удобства управления во главе гарнизонов были назначены коменданты. Комендантом Бьёрке стал Леонид Петрович Крючков. Большую часть времени он проводил на своем командном пункте, разместившемся в железобетонной вышке неподалеку от нашего городка. Эта вышка осталась от тех времен, когда на острове были финны. Сейчас к ней подвели линии связи с сектором и со всеми батареями, и КП получился очень удобный.
В дивизионе прибавилось четыре свежеиспеченных лейтенанта, досрочно выпущенных из училища береговой обороны. Учитывая бедность береговой артиллерии командными кадрами, и такое пополнение было явлением заметным. Три лейтенанта остались на Бьёрке. М. Бутко и Ф. Юдин получили назначение на соседнюю шестидюймовую батарею, а А. Слышев возглавил новую 45-миллиметровую батарею, прикрывавшую Бьёрке-зунд.
Мы почувствовали себя сильнее. Все-таки пять батарей - это не две! Но что значила эта сила по сравнению с теми могущественными процессами, которые приводили в движение линии фронтов? Линии же эти изменяли свое положение не в нашу пользу. Хотя июльские сводки Совинформбюро носили преимущественно спокойный, порой оптимистичный характер, мы с тревогой отмечали появление новых направлений. Сначала двинское, потом псковское, за ним северо-западное. Через месяц после начала войны появилось и петрозаводское. Все эти черные стрелы тянулись к Ленинграду.
Вечером 26 июля мы услышали по радио: "Германская авиация с 20 по 26 июля двенадцать раз пыталась совершить налет на Ленинград. Во всех случаях немецко-фашистские самолеты были отогнаны и понесли тяжелые потери".
Над нами теперь летали часто, и воздушные тревоги стали привычны. А наши самолеты что-то не появлялись.
Немного выправлялось настроение, когда мы слышали: "Действиями береговой обороны и авиации Краснознаменного Балтийского флота потоплены миноносец и два сторожевых корабля противника. Наш флот потерял один миноносец". Значит, воюет Балтика, и воюет неплохо!
А через день Крючков, вызвав меня, говорил:
- Откомандируй с батареи пять лучших специалистов в спецкоманду. Двух замковых, двух наводчиков и установщика. Ясно?
- Есть, - отвечал я без особого энтузиазма, но и без лишних огорчений. Как поступать в таких случаях, было известно. Какой же командир отдаст в спецкоманду по-настоящему лучших людей? Капитан, видимо, понял ход моих мыслей:
- Смотри, я говорю "лучших" без дураков. - И, понизив голос, добавил: Балтийцы формируют два дивизиона для московского направления. Понял?
- Но ведь такого направления нет...
- Знаю, что нет. Но дивизионы эти будут прикрывать дальние подступы к Москве. Так что дело не в названии. И говорю я это для тебя, понимаешь, только для тебя, чтобы знал, каких людей надо подобрать.
От такого разговора словно льдинка коснулась сердца. Так вот до чего доходит дело!
Людей мы с Герасимовым - теперь уже комиссаром батареи - подобрали, и на другой день четверо краснофлотцев во главе с сержантом Михайловым отправились в Кронштадт.
А тем временем в непосредственной близости от нас разгорались бои на выборгском направлении. Весь июль И август шла борьба за пограничные острова Выборгского залива. В ней принимали участие наши соседи - 32-й дивизион и 41-й пулеметный батальон. Краснофлотцы у нас перестали писать рапорты об отправке на фронт. Фронт был под боком. И все ждали, что со дня на день и нам придется вступить в дело.
К 20 августа части 23-й армии на приморском участке отошли и заняли оборонительные рубежи в районе Выборга. Таким образом, батареи 32-го дивизиона, находившиеся на побережье залива и на островах, оказались в тылу врага. Пришлось эвакуировать их в наши владения - на острова Пийсари и Тиуринсари. Эвакуация началась скорее поздно, чем рано, - бойцы грузили технику под артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем. Поэтому не обошлось без потерь.
Как-то позвонил мне командир дивизиона:
-- Отберите двадцать человек добровольцев в морскую пехоту и завтра откомандируйте их в полном боевом снаряжении и с личным оружием.
Я приказал построить батарею. Выйдя перед строем, сказал:
- Товарищи, обстановка на суше крайне серьезная. Враг стоит под самым Выборгом. Создается прямая угроза Ленинграду. Чтобы остановить фашистов, формируются части морской пехоты. Нашей батарее выпала честь направить в морскую пехоту двадцать человек.
Сделав небольшую паузу, я вгляделся в лица бойцов. Что можно было прочесть в них, кроме обычного напряженного ожидания? Я знал, что у многих, как и у меня, шевелится в душе недоумение: "Как же так? То, о чем полтора месяца назад не только сказать - подумать было преступно, теперь становилось страшной явью. Полыхает сражение вокруг оставленного Смоленска. Не смолкает оно и в Эстонии, у стен главной базы флота - Таллина, Подошло оно и к нашему порогу. К этому ли готовились мы, готовились честно, не жалея сил, выполняя все, чего от нас требовали, чему учили?" Может быть, в глазах некоторых из бойцов я один из виновников всего происходящего? Ведь это из моих уст не раз слышали они, что война будет победной, наступательной, не такой уж страшной. И вот теперь их призывают добровольно идти в пеший строй не для того, чтобы гнать врага, а для то го, чтобы отбиваться, закрывать собою брешь в обороне. Поймут ли, захотят ли?
Все это очень быстро промелькнуло в голове, и взволнованным, как мне самому показалось, голосом я скомандовал:
- Кто желает бить врага в морской пехоте, два шага вперед, шагом... марш!
Вместе с невероятным облегчением я ощутил комок у горла: весь строй сделал два шага вперед. Какими же замечательными ребятами были наши бойцы! Эти два безмолвных шага убедительнее любых речей сказали и о патриотизме, и о политической сознательности, и о готовности к самопожертвованию.
- Благодарю за службу, товарищи краснофлотцы а сержанты! - от души вырвалось у меня.
- Служим Советскому Союзу! - дружно грянуло в ответ.
О том, как воюет морская пехота, наши артиллеристы знали по рассказам Женаева. Да и в газетах, и по радио все чаще упоминалось о героизме пехотинцев в матросских тельняшках. Всем сердцем я ощутил: люди рвутся в бой!
- Нелегкая выпала нам с Герасимовым задача: отобрать двадцать человек из почти двухсот желающих. Через два часа список был готов. А на следующее утро батарейцы собрались на короткий митинг. В небольшом выступлении Герасимов напомнил о подписанном К. Е. Ворошиловым, А. А. Ждановым и П. С. Попковым обращении к воинам и населению Ленинграда от 20 августа, где говорилось о смертельной опасности, нависшей над колыбелью Октября.
- Наша задача на острове и на материке состоит в том, - сказал он, - чтобы не допустить продвижения врага на Карельском перешейке к городу Ленина.
По словам, жестам, взглядам людей можно было прочесть: задача понята и принята всеми - и теми, кто уходил, и теми, кто оставался. Каждый полнее ощутил сопричастность к грозным событиям и сделал для себя единственный выбор: стоять на смерть, до последнего там, где это нужнее всего.