— Не стоит нам обоим тут находиться, ваше величество, — устало говорит он, глядя на меня. — Я умоляю вас поспать в вашей собственной постели. Вы сможете отдохнуть пару часов перед утренними делами. Как всегда у вас впереди долгий день, а я уже чувствую себя лучше.
Он прав во всем, но я колеблюсь.
— Пожалуйста, отец, — продолжает он, — я буду здесь некоторое время. Если ты останешься рядом, то утомишь меня. — Он улыбается, чтобы успокоить меня, но выглядит измученным, и меня снова охватывает беспокойство. — Я не могу нормально отдыхать, когда ты паришь рядом. Ты такой мрачный. Я не заскучаю, меня будут развлекать, читая вслух книгу.
Я понимаю, что все еще держу в руках ему сумку с книгами. Я отдаю ему сумку, и он с благодарностью ее принимает. Я не хочу уходить потому что беспокоюсь за него, несмотря на улучшение его состояния. Целители говорят, что все может ухудшиться. Но я знаю, что мне нужно уйти. У меня есть работа. И ирония состоит в том, что чем серьезней ранен мой сын, тем больше проблем возникает в нашем королевстве, которые я должен решать. Поэтому у меня меньше возможностей оставаться рядом с ним, даже если я ему нужен.
Но Леголас прав в том, что ему трудно отдохнуть, но он не сможет этого сделать когда я пристально наблюдаю за ним. Иногда он похож на раненое животное и предпочитает держаться от всех подальше, пока ему не станет лучше. Кроме того он взрослый эльф и сильный, независимый солдат. Я понимаю, почему он хочет побыть один, но есть одна проблема.
Дело в том, что я редко сидел с ним в целебных залах, когда он был ранен. Я его отец и король, и если принц не был практически на пороге смерти, я не имел возможности посидеть с ним. Всегда когда он начинает выздоравливать, я вынужден вернуться к своим обязанностям, и навещаю его только тогда, когда у меня есть возможность. Таким образом, мы редко можем побыть вдвоем.
— Я приду позже, — обещаю я ему.
***
Я могу выкроить по нескольку минут в день, чтобы посидеть с ним, и понимаю, что утреннее улучшение было временным. После обеда Леголас задыхается, мерзнет и снова дрожит, а к ужину лихорадка возвращается с удвоенной силой.
Он сильно устает и даже кашляет в полсилы. Его усталость пугает больше, чем громкий кашель, и судя по взглядам целителей, по все более суровым командам, которые они дают моему сыну, чтобы он старался дышать глубже, я знаю, что они тоже беспокоятся.
После еще одного осмотра, целители уходят, а Леголас измученно откидывается на подушки. Когда мы остаемся одни, его яркие от лихорадки глаза снова смотрят на меня таким взглядом как и прошлой ночью, когда он был так болен, что мне пришлось привести его сюда. Я до сих пор не знаю, что означает этот взгляд, но что-то в нем меня беспокоит. Я открываю рот, чтобы раз и навсегда узнать, что происходит в его мыслях. Но он меня перебивает.
— Я постоянно бросаю вызов целителям даже из-за более серьезных травм, но все равно быстро выздоравливаю, — говорит он с усталой ухмылкой. — А в этот раз я выполняю все их инструкции, и все заканчивается вот так.
— Вообще-то, — говорю я, — все это происходит из-за того, что раньше ты пренебрегал их советами. Тебе не следовало выходить на поле боя со сломанными ребрами. Если бы ты этого не сделал, то сейчас не был бы так болен.
— Тогда меня не должны были назначать туда, где я был. Возможно, я не должен быть солдатом. Возможно, я не должен был родиться в Лихолесье… Мы можем продолжать обсуждать это вечно. — Он устал и с каждым словом его голос становиться все тише, словно он задыхается.
— Ты скажешь что угодно, лишь бы выиграть спор.
— Это хорошее правило, по которому нужно жить. — Он улыбается шире, затем делает вдох и морщится от боли в ребрах. — Отец… — неуверенно начинает он. Я смотрю ему прямо в глаза. — Разве тебе не нужно заниматься делами? Ты можешь уйти, — говорит он мне с легкой успокаивающей улыбкой. — Это вряд ли самая серьезная травма, которое у меня когда-либо была. Тебе приходилось уходить раньше, когда я был ранен более серьезно, и я все равно выздоравливал. Я знаю, что у тебя много дел.
Он говорит это не желая обидеть. Он говорит это откровенно, без злобы, без обвинений. Но, может быть, поэтому это больше причиняет боль. Я бросал его раньше, когда он был ранен более серьезно.
— Я вернусь сегодня вечером, — обещаю я. — Пораньше, если смогу. Но к тому времени ты вполне можешь уснуть.
— Если ты придешь, когда я уже буду спать, — мягко говорит он, — я сейчас желаю тебе спокойной ночи.
Я не чувствую такую большую вину за уход потому что после того как я выхожу из целебных залов, туда входит небольшая толпа друзей моего сына, и еще несколько эльфов ждет своей очереди увидеться с ним. Судя по всему, все уже знают, что ему стало хуже. Некоторые из этих воинов сами получили ранения, и я подозреваю, что среди них есть те, кого проведывал Леголас, когда они были ранены. Поэтому они хотели отплатить той же монетой. Это происходит регулярно, воины навещают Леголаса, когда я ухожу. Я не знаю, движет ими любовь и дружба к нему, благодарность или какие-то другим побуждения. Возможно, они делают это потому что им его жаль. Потому что у него никого нет, потому что он один, потому что его отец — король, и я не могу быть с ним рядом.
Какими бы ни были мотивы их посещения, все эльфы расступаются, чтобы пропустить меня. Они выстраиваются по обе стороны коридора и кланяются, когда я прохожу мимо. Иногда я задаюсь вопросом, что они думают обо мне, когда я оставляю Леголаса раненым в пользу другой работы.
Интересно, думают они что я хороший король или плохой отец?
***
Последние два дня я избегал некоторых дел королевства, чтобы посидеть с больным сыном или разделить с ним трапезу, поэтому некоторые дела были перенесены на ночь. Именно одну из таких встреч прерывает обеспокоенный Галион, входя в зал широким, целеустремленным шагом. Он наклоняется к моему уху, и тихо говорит:
— Они не могут разбудить Леголаса, ваше величество. Они не могут его разбудить.
***
Я попадаю в кошмар.
Целители окружают Леголаса, один стоит перед ним подсунув ему под нос нюхательную соль, второй поддерживает моего сына в сидячем положении, чтобы не не тревожить сломанные ребра. Третий целитель стоит немного позади, настойчиво потирая спину моего сына, четвертый — стоит с другой стороны, похлопывая его по щекам. Леголас не открывает глаза и никак реагирует, он бледный, губы посинели, и он дышит с трудом.
— Дайте дорогу королю, — говорит Галион, и хотя все целители на мгновение замирают, ни один из них не отходит, продолжая попытки разбудить моего сына.
Я решаю занять место того целителя, который придержит голову Леголаса. Кожа моего сына горячая.
— У него слишком высокая температура, — объясняет мне один из целителей. — И в его легких скопилась жидкость. Ему нужно проснуться, чтобы выпить лекарства и откашлять жидкость. Но он слишком крепко спит, ваше величество. Мы надеемся, что он сможет отреагировать на ваш голос и проснуться, иначе нам придется прибегнуть к более серьезным мерам.
Я понимающе киваю и обхватываю лицо Леголаса ладонями. Потом прижимаюсь лбом к его лбу и тянусь к его душе, пою песню наших лесов, песню нашей семьи. Он по-прежнему не реагирует, и я решаю сменить тактику
— Леголас, — говорю я строго. — Леголас, проснись. Не бросай вызов мне снова, принц. — Я немного трясу его и крепче сжимаю лицо. — Трандулион! Ты сказал, что знаешь пределы своего тела. Знаешь, когда идти вперед и сражаться. Разве не это ты мне говорил? Я приказываю тебе держать свое слово. Проснись! Леголас! — рявкаю я, понимая, что если потеряю сына то сойду с ума.
В зал вбегает один из целителей и у нее с собой множество инструментов, завернутых в чистую белую ткань. Она разворачивает их перед главным целителем. Я не знаю, что они собираются с этим делать, но среди инструментов есть тонкая полая трубка и набор острых, блестящих ножей разных размеров.