Подобная когтю рука, обхватившая его руку, обладала мощью, способной её расплющить. – Нет… времени, – прорычал Роэль. – Дайте мне поцеловать… Тесси...
Леди быстро наклонилась, чтобы приблизить свою голову к его, но свет в тех сверкающих глазах угас прежде, чем она успела это сделать.
Когда голова Роэля упала назад, Тамалон увидел, что его обезображенные губы застыли в последней, безумной улыбке.
– Позвольте мне уточнить ситуацию, – осторожно сказал законодатель Селгонта, стараясь не смотреть на сердитые лица мечников, нависших над столом. – Эта чаша определяет, кто является истинным Ускевреном, а кто нет?
– Точно! – торжествующе проорал Перивел. – Эта чаша содержит волшебство, более старое, чем кто-либо в этом зале, которое заставляет ее загораться, если кожа любого, не являющегося истинной крови Ускевреном касается её. Мой предок Тобеллон зачаровал её таким образом, из соображений тщеславия, после смерти мага Хелемголарна. Смотрите!
Все глаза в комнате проследили за взмахом его руки, на большой, простой кубок, который стоял незамеченным на столе, его пламя угасало.
– Никакая ложная рука не касается её сейчас, – сказал Перивел, многозначительно глядя на Тамалона, – поэтому она находится в спокойном ожидании. Никто из тех, в чьих жилах не течет кровь Ускевренов, не может прикоснуться к Огненной Чаше, не разбудив её пламя.
– Никто из тех, в чьих жилах не течет кровь Ускевренов, не может прикоснуться к Огненной Чаше без этого краткого воспламенения? – законодатель Лоакрин медленно повторил слова претендента, делая их вопросом. Он бросил взгляд на Перивела, получил кивок, а затем неспешно повернул голову к Тамалону.
И глава дома Ускеврен кивнул, неторопливо и обдуманно.
Законодатель прочистил горло, и повернул голову, чтобы рассмотреть чашу.
– Итак, – медленно проговорил он, – в таком случае, казалось бы…
Его голос замер подобно звуку рога, в который перестали дуть. Его рот широко открылся от изумления. Головы повернулись, чтобы проследить за его удивленным пристальным взглядом, и у всех в зале, отвисли челюсти.
Служанка, которая спокойно вытирала пыль и убиралась везде в банкетном зале, только что вышла вперед, чтобы взять чашу. Теперь она, весьма изношенной тряпкой, с внимательной сосредоточенностью протирала её, вращая голыми руками над столом. Но никакой намек на пламя не вырывался из кубка.
Мужчины за столом глазели на неё в течение долгого, напряженного времени, когда она полировала чашу, очевидно не обращающую внимания на их испытующие взгляды, до того, как законодатель пошевелился снова.
На этот раз, его взгляд был направлен на мужчин, сидевших вокруг него, и он не был дружелюбным. – Мы сидим за столом одного из самых могущественных торговцев нашего города, – холодно произнёс он, – и стремимся отплатить за гостеприимство, пытаясь вырвать его дом – этот дом, в который, я видел, он возвращается и который оставляет в течение многих десятилетий преуспевающей торговли – от него, заявив, что он не тот, кем был многие годы в глазах всего Селгонта.
Законодатель позволил мгновению холодной тишины повисеть в воздухе, прежде чем быстро добавил: – Я считаю, и тем самым заявляю в словах, которые повторю перед лордом Сейджем Пробитером и Хулорном непосредственно, что для такого серьёзного обвинения нужно больше доказательств, чем пламя, которое может или не может исходить из этой чаши, когда она того пожелает. Сембия – земля, которой правит закон, и всегда будет править. Я всё сказал.
Он уронил тяжёлую руку на стол. Как будто бы в ответ, чаша поднялась в воздух, чтобы повиснуть над графинами и выплюнуть наружу слабый ореол пламени.
Когда шёпот пробежался по толпе наблюдающих слуг, Тамалон позволил себе улыбку облегчения. По крайней мере, несколько светских трюков, которыми Тескра научила его управлять чашей, с помощью кольца на мизинце левой руки, всё ещё работали.
Таким образом, Ускеврены будут жить в Штормовом Пределе ещё некоторое время. По крайней мере до того, как этот претендент, или какие-то другие происки, не вцепятся в них снова.
Тамалон предоставил своим гостям вежливую улыбку и опустил взгляд на холодное и неподвижное тело Кордривваля Имлета, распростертое на ковре – о, он пошлет за целителями, и очень хорошо заплатит за воскрешение, но он знал, что было слишком поздно, и ничто уже не поможет – и дал безмолвное обещание самому себе. Оно было не тем, которое позволило бы любому отпрыску дома Талендар, дома Соаргил, или всякому, притворяющемуся Перивелом Ускевреном впредь спокойно спать по ночам.