Бахтин представлял человека в новом измерении - в его незавершенности и открытости миру. Его человек выступал гарантом неизмеримости будущего."...Ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди", - таков оптимистический итог философии диалогизма.
В отличие от Ухтомского, Бахтин не стремился этизировать антропологию. Да это и было невозможно. Все морализаторство Ухтомского основывалось на идее приведения к слиянию, тождеству сущности я и другого. У Бахтина же отношение я к другому как раз знаменовало ценностное отграничение и самоутверждение личности. Поэтому проблему души он вообще считал проблемой эстетики, а не этики, что, несомненно, диссонировало с общим строем русской мысли.
3. Постренессансный мистицизм: проблемы онтологии. Наряду с космологическими и антропологическими теориями в советский период не прекращалась и "апокрифическая" разработка проблем философской онтологии. Интерес к ним поддерживался прежде всего благодаря трудам А.Ф. Лосева (1893-1988), выдающегося исследователя античной эстетики, автора фундаментальных трактатов по вопросам философии языка и мифа.
В мировоззрении русского философа синтезировались, по его
184
ственным словам, "античный космос с его конечным пространством и Энштейн, схоластика и неокантианство, монастырь и брак, утончение западного субъективизма с его математической и музыкальной стихией и восточный паламитский онтологизм". По существу это было абсолютизированное "всеединство" Соловьева, развернутое на всем пространстве антиномизированного сознания. Но всеединство у Лосева обнаруживало свой духовный центр, свое исходное ключевое начало, которое соответствовало сущности бытия; все остальное представляло собой лишь ее редуцированные энергийные воплощения. Здесь очевиден крен в сторону преобладания паламизма. Подобно византийскому богослову, Лосев трактовал соотношение сущности и энергии в аспекте антиномизма: сущность в своей "инобытийности" абсолютно непознаваема, и "все, что не познается в сущности, есть энергия".
Лосев не останавливался на этом голом постулате православного мистицизма; ему хотелось подвести под православную догматику некое рациональное содержание, которое позволило бы логически "вывести всю сущность со всеми ее подчиненными моментами", т.е. энергиями. Это содержание было найдено в слове, или имени, способном, на его взгляд, не разрушая антиномизма, в полной мере выразить энигматический (надмирный) смысл внутреннего сопряжения сущности и энергии. Имя для Лосева было не просто средством статической номинации, а логической конструкцией, осмысленной в глубинной диалектической перспективе.
Согласно учению Лосева, диалектика "обязана быть вне законов тождества и противоречия, т.е. она обязана быть логикой противоречия". В этом отношении диалектика просто воспроизводит противоречия самой жизни, а потому является истинным философским реализмом. Метод диалектики состоит в логическом примирении, синтезировании противоречий, сближении их антиномических смыслов. Тем самым созидается реальность бытия, ибо "для диалектики реально все то, что она вывела, и все, что она вывела, реально". Можно говорить о самотождественности понятия и реальности, и синтез противоречий с этой точки зрения означает возведение их в новое понятие. Предельным понятием или категорией, схватывающей все противоречия в высшем синтезе, выступает имя, в котором универсально явлена "встреча всех возможных и мыслимых пластов бытия". "В имени, - отмечал Лосев, - какое-то интимное единство разъятых сфер бытия, единство, приводящее к совместной жизни их в одном цельном, уже не просто "субъективном" или просто "объективном", сознании". В итоге складывалась несложная формула: "имя вещи есть сама вещь". Но вещь - одно из энергийных состояний сущности. В иерархии энергийных состояний "имя переходит дальше, становится инобытийным", т.е. "дорастает" до сущности. Оно как бы самоотождествляется с сущностью, трансформируясь непосредственно в онтологию бытия.