Адам дал этой мысли осесть в его сознании, пока он мыл лицо и руки и чистил зубы в прилегающей к спальне ванной.
— Конечно, они могут решить, что я не в себе. Ты ведь знаешь, что здесь многие считали Кору сумасшедшей, — произнес Адам, повысив голос, чтобы Муз мог слышать его в другой комнате. Он замолчал, прополоскал рот антисептическим раствором. — А Кора вовсе не была сумасшедшей. Просто она не всегда мыслила разумно.
Для Адама Коффина это имело огромное значение.
Он ощущал разницу между этими двумя состояниями, потому что сам раз или два чувствовал дыхание тьмы у себя на челе.
— «Мы живем и грезим в одиночестве», — процитировал он размышления Джозефа Конрада по этому поводу.
Выключив свет в ванной, Адам побрел к кровати, присел на нее и стал снимать тапки. И только тогда он вспомнил, что должен поведать Музу чудесную новость.
— Думаю, мы сможем получить маленькое наследство от Коры. А может, даже и не такое уж маленькое. Завтра ровно в четыре часа дня мы встречаемся с мистером Баллинджером здесь, в «Вязах». — Он забрался в постель и подтянул одеяло к подбородку. — Надо решить, как мы распорядимся этой неожиданной удачей, Муз. Признаюсь, я уже все серьезно обдумал и считаю, что для начала мы должны сделать пожертвование в местный приют для животных.
Адам щелкнул выключателем. Несколько мгновений он молча лежал в темноте, а затем шепотом произнес:
— Да благословит тебя Господь, Кора.
— Будь ты проклята, Кора.
Это несправедливо. У нее всегда все было, а ему вечно чего-то недоставало.
Слишком часто.
Старой перечнице надо было всего лишь внести небольшие изменения в свою последнюю волю. Но она не сочла нужным оставить ему то, что причиталось ему по праву.
И как будто этого ей было мало, она своей смертью еще и нарушила его планы. Если бы только у него было больше времени…
Он негромко чертыхнулся и сделал еще глоток спиртного из стакана, который держал в руке. Он без устали мерил шагами комнату. Затем замер у окна, проклятого чужого окна — он ведь ютится здесь из милости, — и увидел, как внизу прошли мужчина и женщина.
Прошлой ночью он был в саду Грантвуда — он провел там не одну ночь, делая то, что обязан был делать — и видел эту пару в беседке.
Минуту-другую, а может, и больше он гадал, не собирается ли Трейс Баллинджер овладеть ею прямо здесь, в саду, где кто угодно мог их увидеть. Его ладони покрылись испариной, и ему пришлось обтереть их о брюки. В предвкушении он облизнул губы, размышляя, стоит ли ему подойти ближе, чтобы лучше видеть происходящее. Но они, видимо, передумали и вернулись обратно в дом.
С возвращением Шайлер Грант обстоятельства, в которых ему приходилось действовать, намного усложнились. Но он не дурак; ему не раз удавалось справляться с трудностями и оборачивать их себе во благо. Где хотенье — там и уменье.
И вдруг его осенило. Возможно, всего лишь возможно, возвращение Шайлер в Грантвуд — замаскированная удача. Она может отвлечь на себя внимание и стать для него прикрытием.
Теперь он знал, что ему делать… если только хватит духу.
И он решился.
Глава 12
Джонни оторвал взгляд от «Уолл-стрит джорнал», лежавшего у него на коленях — он читал уже минут пятнадцать, — и улыбнулся Шайлер.
— А ты, похоже, преуспел, Джонни? — спросила она.
— Да, верно.
Имя Джонатана Тибериуса Гранта упоминалось в связи с любыми деловыми проектами и слияниями компаний. Видимо, ее кузен добился своего: он стал центральной фигурой на всех финансовых рынках.
Шайлер улыбнулась:
— Тебе приходится иметь дело не только с волками, но еще и с быками и медведями[5].
Джонни отложил газету в сторону, оперся спиной о перила беседки, вытянул ноги, сплел пальцы за головой и удовлетворенно вздохнул:
— Может, я и работаю с волками, однако считаю, что в такой погожий денек, как сегодня, не сыскать места лучше Грантвуда.
Шайлер нечего было ему возразить. Стоял один из тех долгих томных дней, что бывают между весной и ранним летом. Воздух был приятно-теплым. Птицы щебетали на деревьях над их головами. В саду витал стойкий аромат цветов.
То был чудесный день, замечательный день, и все же Шайлер ощущала какое-то беспокойство.
Скрестив ноги и разгладив складки на подоле шелкового платья, она окинула взглядом свое родовое гнездо.
— А помню, раньше ты любил Грантвуд.
Джонни достал дорогие солнечные очки из кармана спортивного пиджака.
— Да, было дело, — согласился он, нацепив темные очки на нос и вновь приняв расслабленную позу. — Я до сих пор его люблю. Хотя за последние несколько лет я не часто сюда наведывался.
— Ты занятой человек.
— Очень занятой. Кроме того, было не так уж весело приезжать в старый дом, когда в нем не было тебя, — заявил он, подставляя свое загорелое лицо лучам полуденного солнца.
— Ты преувеличиваешь.
— Это правда, — произнес Джонни, подняв правую руку, будто давая торжественную клятву.
Шайлер все еще была настроена скептически.
— Ты просто жалеешь меня — ведь ты отлично знаешь, что я была по уши влюблена в тебя, когда мне было тринадцать, а тебе двадцать два.
Джонни улыбнулся — его зубы на фоне загорелого лица казались ослепительно белыми — и стал еще более привлекательным, если это только было возможно.
— Ты была очень славной малышкой, Шайлер, но я думаю, что семья не одобрила бы меня, если бы я занялся растлением малолетних. Меня просто выставили бы за порог.
Она улыбнулась. А затем призналась:
— Когда я была маленькой, я побаивалась этого дома.
Он пристально посмотрел на нее поверх очков:
— Правда?
— Правда.
— Почему?
— Порой он наводил на меня безотчетный ужас. — Это было все, что она смогла сказать.
Джонни несколько изменил направление разговора:
— Поэтому ты решила жить в Париже?
— Это одна из причин.
— Собираешься продавать дом?
Шайлер нахмурилась:
— Продавать?
Джонни выпрямил спину и стряхнул с рукава пиджака упавший листик. За несколько дней общения с ним Шайлер заметила, что на его одежде обычно не бывает ни морщинки. Его ботинки никогда не были грязными — они всегда были начищены до зеркального блеска. Ни одна прядь волос не покидала места, отведенного ей в его прическе. Короче говоря, его внешний вид был безупречен.
— Продать Грантвуд, — наконец уточнил он.
— Я еще не знаю, что я буду делать с Грантвудом. Сначала мне надо заняться другими делами.
Джонни махнул рукой в направлении дома.
— Твой юрист, кажется, слоняется где-то поблизости. Похоже, загородная жизнь кажется Баллинджеру слишком тихой и скучной. Он чувствует себя не в своей тарелке.
У Шайлер были свои соображения на этот счет, но она не собиралась обсуждать Трейса Баллинджера с кем бы то ни было, включая своего кузена.
— Трейсу тоже есть чем заняться.
Красавец мужчина, сидевший рядом с ней, нахмурился:
— А за этим ничего не стоит?
— А что за этим может стоять?
— Ты.
— Я?
Хмурый взгляд несколько искажал совершенные черты Джонатана Гранта.
— И с личной, и с профессиональной точки зрения ты представляешь большой денежный интерес для Трейса Баллинджера.
— Не думаю, что его интересуют деньги. По крайней мере не в том плане, на который та намекаешь.
— Не обманывай себя. Каждый имеет свою цену.
— Разве?
Джонни пояснил:
— Конечно, не всегда дело ограничивается деньгами. Для одних важен успех, для других — положение на социальной лестнице, для третьих — чувство собственного достоинства.
— В этом смысле действительно каждый имеет свою цену, как ты и утверждаешь, — допустила Шайлер.
5
Игра слов: англ, wolf — жестокий, злой человек, хищник; bull — спекулянт, играющий на повышение, bear — спекулянт, играющий на понижение; неотесанный человек.