Во 2-х, говорит Мельников, богословы православной церкви (Чиннов, Потехин, Гладкий), вслед за осуждаемым ими когда-то Швецовым, учат, что Церковь Божию составляют „вкупе правовернии и кривовернии", „еретики и православные" и в царство небесное по их учении войдут и раскольники и язычники". Пусть так, но что же отсюда следует, единственно то, что если можно укорять богословов Правосл. Церкви, то должно это делать и в отношении богословов аввакумовской церкви. Однако должно и здесь оговориться, что сущность мысли Потехина о таком составе церкви не приняло и само Миссионерское Обозрение, как сознается сам Мельников (стр. 67). Слова же Чиннова даже и в выдержке Мельникова (стр. 64) абсолютно ничего Швецовского не содержат, при том же оно выражает далеко не Швецовское учение: „только тот говорит он, кто смотрит на предмет веры не очами разума, рационалистически, как сектант, а внутренним проникновением в существо догмата мистически, очами веры, только тот может признать, что единая Хр. Церковь, действительно, существует" и т. д. (стр. 56). Чиннов пишет, что благодать может действовать среди „еретиков только постольку, поскольку они еще не чужды, не порвали окончательно своей связи с Церковью, единственною хранительницею благодати"... Гладкий же о возможности спасения для язычников сказал немного более чем апостол Павел в послании к Римлянам (2 гл. 15―16 стр.), да и то напечатавший их журнал „Вера и Разум" сделал примечание, что „мысли Гладкого недостаточно доказаны" (60 стр. „Блуждающее богословие").
Дальнейшие пункты 3, 4, 5, 6 и 7 Мельниковских обвинений этой [2] главы уже без всяких поименных указаний ― огульно укоряют богословов православной Церкви в том, что они не имеют будто бы определенного понятия о том, в чем заключается святость Церкви, апостольство и соборность, откуда берет начало Церковь и возможен ли вселенский собор. Но такое огульное обвинение едва ли уместно опровергать: нельзя же в самом деле поручиться за всех писателей, которых Мельников обычно, как мы до сего видели, не особенно разборчиво причисляет к лику вероучителей церковных, выбирая их нужные ему строки даже из газет и журналов. Конечно, всегда желательны осторожность и точность в выяснении свойств и понятий о Церкви, и вообще догматических истин и если у кого их недостает, защищать их не следует. Но с другой стороны такие понятия, как святость, соборность и апостольство Церкви в свой объем включают ни по одному признаку, а по несколько; например, святость церкви состоит и в том, что она освящается Духом Св. чрез таинства и в том, что она есть общество избранных [άγιος ― святой избранный], и в том, что в ней есть общение святых (Б. К. 119 л.); соборность заключается и в том, что учение церкви утверждено на соборах и что в церковь входит собрание верующих со всей земли всех наций, мест и проч., наличность подобных понятий, соподчиненных более общему главному, вовсе не говорит о разногласиях в определении данного термина, если бы кто из богословов обратил внимание на одну составную часть общего, а другой на другую. Α Мельников, именно в этом и видит разногласие богословов. Напомним всеведущему старообрядческому богослову, что и в книгах богословов его лагеря не единый и точно формулированный ответ дается на подобные вопросы; сравн. хотя бы Большой и Малый Катехизисы в главе „о Церкви Божии" (л. 118―121 и л. 23―25); или Швецова „Оправдание старообрядствующей церкви" в ответ на вопрос: „что значит, еже мы исповедуемся веровать во едину, святую, соборную и апостольскую церковь" (стр. 84―100, изд. 1887 г. Яссы). Наконец, когда получила свое начало Церковь, на Голгофе ли, в момент искупления, или в день сошествия Св. Духа, или еще в какой момент, едва ли уместно с точностью утверждать, ибо этот момент с точностью в слове Б. не обозначен, и так как Мельниковым авторы и цитаты таких или иных утверждений не приведены, то на разборе этих обвинений нет нужды и останавливаться. Да и какую вину такое или иное утверждение имело бы, если бы оно и принадлежало в действительности какому-либо миссионеру? Не виним же мы „владыку Арсения" Швецова, что по его учению церковь то „создана на кресте", то прежде всея твари, то, наконец, церковь „будет создана во второе пришествие" (см. его вышеупомянутое сочинение в той же главе, стр. 106―109); или Павла Великодворского, который учил, что Дух Святой в день Пятидесятницы рукоположил апостолов быть учителями поднебесной и подал им благодать хиротонии (Ивановск. Рук-во по истор. и облич. раскола II, 98), а другие расколоучители, ― что уже ранее воскресения апостолы были епископами (Усов).
IX.
Переходя с IX главы к указанию еретичности нашего учения о всех таинствах, Мельников в отношении первого из них [3] говорит: „О самом первейшем христианском таинстве ― св. крещении ― богословы и миссионеры господствующей Церкви, да и сама Церковь (sic!) имеют различные верования, взаимно уничтожающие одно другое", (67 стр.)... „они признают не одно крещение, а несколько. Они призвают крещение 1) трех-погружательное, 2) обливательное, 3) еретическое, 4) самозванное, 5) кощунственное и какое угодно, включительно до атеистического и заочного, совершаемого над отсутствующими неверами и даже над нерожденными еще детьми"... „Чего можно ждать от таких богословов... если они не способны понять сущности свят. крещения... из чего оно собственно слагается"... (стр. 100). И вот добрую половину главы Мельников вторично посвящает укорам по адресу православной Церкви за то, что она разнится от греческой в приеме латинян и что у нее в обличительной литературе на латинян осуждается поливательное крещение; а когда дело касается перекрещивания латинян, то то же крещение защищается (причем противопоставляется ряд выдержек из сочинений Варнавы, Околовича, архим. Иосифа, Антония Храповицкого с одной стороны и из сочинения давно уже затасканного начетчиской полемикой Феофана Прокоповича с другой).