Сумерки сгущались. Показалась одна звѣздочка, потомъ другая. Въ рощѣ, окружавшей домъ слѣва, все затихло; самое зданіе утратило, мало по малу, свои подробныя очертанія и казалось лишь безформенной темной массой; но, вдругъ, окна главнаго салона ярко освѣтились, потомъ показались огоньки кое-гдѣ и въ другихъ покояхъ. Если бы кто ни будь подошелъ къ мольберту въ эту минуту, то увидалъ бы, что при немъ нѣтъ ни кого, но что на дѣвственномъ полотнѣ выведено ярко-зеленою краскою одно хотя краткое, по очень невѣжливое слово. М-ръ Уаткинсъ находился, въ это время, въ ягодномъ садикѣ, вмѣстѣ съ своимъ ассистентомъ, незамѣтно пробравшимся къ нему черезъ проселокъ.
М-ръ Уаткинсъ былъ очень доволенъ своею выдумкою, позволявшею ему провести всѣ свои воровскія приспособленія смѣло, на глазахъ у всѣхъ, къ самому мѣсту операцій и не возбудитъ ничьего подозрѣнія. «Вотъ уборная миледи, — сказалъ онъ своему помощнику, и мы влѣземъ въ нее, лишь только горничная унесетъ свѣчу и спустится внизъ, чтобы ужинать. Какъ красивъ домъ, однако, теперь, при свѣтѣ звѣздъ и съ огнями внутри! Клянусь, Джимъ, что мнѣ очень хотѣлось бы быть заправскимъ живописцемъ для того, чтобы снять этотъ видъ!.. А протянулъ ли ты проволоки и поперекъ той дорожки, которая идетъ отъ прачечной?»
Онъ подкрался осторожно подъ окно уборной и сталъ налаживать свою складную лѣстницу. Какъ опытный профессіональный дѣлецъ, онъ не испытывалъ особеннаго волненія. Джимъ наблюдалъ за курительной комнатой. Вдругъ, совсѣмъ возлѣ Уаткинса, раздался трескъ и полу подавленное ругательство. Кто-то споткнулся о протянутую Джимомъ проволоку; затѣмъ послышался чей-то бѣгъ по усыпанной гравелемъ дорожкѣ. М-ръ Уаткинсъ, подобно всѣмъ настоящимъ артистамъ, быль очень застѣнчивъ, и потому онъ тотчасъ же бросилъ свою лѣстницу и пустился осторожно, хотя бѣгомъ, черезъ садъ, смутно сознавая при этомъ, что за нимъ по пятамъ бѣгутъ еще двое. Вдалекѣ передъ и имъ мелькало еще что-то, вѣроятно, фигура спасавшагося тоже Джима.
М-ръ Уаткинсъ былъ же тученъ и хорошо дрессировавъ для бѣга, поэтому онъ замѣтно нагонялъ бѣжавшаго передъ нимъ и тяжко дышавшаго человѣка. Оба они молчали, но сомнѣніе начало закрадываться въ душу м-ра Уаткинсъ, перейдя въ ужасъ, когда бѣжавшій оборотился и вскрикнулъ отъ изумленія, — «Это не Джимъ!» — едва успѣлъ сказать себѣ м-ръ Уаткинсъ, прежде чѣмъ незнакомецъ бросился на него, сбилъ его съ ногъ и повалился вмѣстѣ съ нимъ, крича подбѣжавшему еще человѣку: — «Помогай, Билль!» — Тотъ насѣлъ тоже на м-ра Уаткинса, а Джима не было видно: вѣроятно, онъ успѣлъ убѣжать другою дорогой.
Что было потомъ, — это лишь смутно сохранилось въ сознаніи м-ра Уаткинсъ. Онъ припоминалъ только, до какъ-то неясно, что одинъ палецъ его былъ во рту у кого-то и въ большой опасности при этомъ, и что самъ онъ держалъ за волосы того джентльмана, котораго звали Виллемъ, пригнувъ его лицомъ къ землѣ. Чувствовалось ему тоже, что Билль давитъ ему колѣномъ подъ ложечку, что кто-то тащитъ его…
Когда онъ пришелъ немного въ себя, то увидѣлъ, что сидитъ на землѣ и его окружаютъ восемь или десять человѣкъ; ночь была такъ темна, что онъ не могъ счесть навѣрное. Онъ понялъ, со скорбью, что дѣло не выгорѣло, и если не произнесъ горькаго афоризма о превратности фортуны, то лишь по тайному инстинкту, подсказавшему ему, что, во всякомъ случаѣ, лучше пока помолчать.
Онъ замѣтилъ тоже, что руки у него ни связаны. Кто-то поднесъ ему рюмку водки. Это было уже вовсе неожиданною любезностью, которая его очень тронула… Въ толпѣ говорили:
— Приходитъ въ себя, бѣдняга!.. Голоса были полузнакомые, а тотъ человѣкъ, который подносилъ водку, былъ несомнѣнно гаммерпондскій дворецкій. — Вамъ лучше, сэръ: — спрашивалъ онъ, прибавя: — мы изловили обоихъ молодцовъ, благодаря вамъ…
Кому это говорили? Неужели ему? Онъ рѣшительно не понималъ ничего.
— Онъ еще не опамятовался, — сказалъ чей-то чужой, властный голосъ, — Эти негодяи чуть не убили его.
М-ръ Тодди Уаткинсъ счелъ за лучшее оставаться въ предполагаемомъ полубезсознательномъ видѣ и далѣе, пока дѣло ему не выяснится. Онъ замѣтилъ, что двое людей стояли въ сторонкѣ съ поникшими головами и нѣсколько сгорбившись, что удостовѣряло его опытный глазъ въ томъ, что руки у нихъ были скручены назадъ. Двое!.. Онъ начиналъ понимать положеніе. Выпивъ еще рюмку водки, онъ попытался встать, въ чемъ ему помогло нѣсколько услужливыхъ лицъ.
— Позвольте пожать намъ руку, сэръ, сказалъ ему джентльменъ, стоявшій возлѣ него. — Я вамъ очень обязанъ. Рекомендуюсь: я здѣшній владѣлецъ. Этихъ мошенниковъ привлекли брилліанты лэди Авелингъ, моей жены.
— Радъ случаю познакомиться въ вами, милордъ, — отвѣтилъ м-ръ Уаткинсъ.
— Я полагаю, что вы подмѣтили, какъ негодяи пробираются сквозь кусты и бросились на нихъ?
— Именно такъ, — подтвердилъ м-ръ Уаткинсъ.
— Жаль, что вы поспѣшили и не дали имъ влѣзть въ окно, — сказалъ лордъ Авелинъ. — Имъ пришлось бы отвѣчать тогда почувствительнѣе за совершенный уже грабежъ… Но счастье ваше, сэръ, что два полисмана были у воротъ и прибѣжали къ вамъ на помощь. Иначе, вамъ не справиться бы съ двумя такими дюжими молодцами. Но вы изъ храбрыхъ, я вижу!
— Да, конечно, мнѣ лучше было бы подождать, замѣтилъ м-ръ Уаткинсъ. Но всего не сообразишь въ такую минуту.
— Понятное дѣло! — сказалъ лордъ Авелингъ. — Но вамъ порядочно досталось, вы прихрамываете… Не угодно ли вамъ оперѣться на мою руку, пока я доведу васъ…
Онъ велъ его къ дому. Такимъ образомъ, вмѣсто того, чтобы влѣзть въ его аристократическое жилище черезъ окно, м-ръ Уаткинсъ, слегка подвыпившій и снова готовый смотрѣть на вещи съ своймтвеннымъ ему юморомъ, вошелъ въ него параднымъ крыльцомъ и подъ руку съ настоящимъ англійскимъ пэромъ, — «Воть, думалъ онъ про себя, — что называется грабежъ съ почетомъ! „Мошенники“, въ которыхъ онъ могъ вглядѣться теперь при газовомъ освѣщеніи, оказывались простыми вольнопрактиикующими изъ мѣстныхъ любителей и были совершенно незнакомы м-ру Уаткинсъ. Ихъ заперли въ чуланъ, приставя къ нимъ стражу изъ трехъ полисменовъ, двухъ лѣсниковъ съ заряженными ружьями, дворецкаго, конюха и еще одного поденщика. На разсвѣтѣ, этотъ конвой долженъ былъ препроводить ихъ въ газельгартскій полицейскій участокъ.
М-ръ Уаткинсъ находился, между тѣмъ, въ гостиной въ роли дорогого, уважаемаго гостя. Его усадили на диванъ и слышать не хотѣли о его возвращеніи въ деревню тотчасъ же, ночью. Лэди Авелингъ находила его занимательно-оригинальнымъ, и шепнула мужу, что воображала себѣ настоящаго художника именно такимъ: грубоватымъ, полупьянымъ, отважнымъ, ловкимъ и съ красивыми, впавшими глубоко глазами. Кто-то изъ прислуги принесъ милорду замѣчательную складную лѣсенку, найденную подъ окномъ уборной. Милордъ показалъ ее м-ру Уаткинсу, который полюбовался на остроумное изобрѣтеніе. Ему сообщили тоже, что по садовымъ дорожкамъ были протянуты проволоки, очевидно, съ цѣлью затруднить погоню. Счастливъ былъ м-ръ Смитъ, что избѣжалъ этихъ ловушекъ! Ему показали, наконецъ, и самые брилліанты.
М-ръ Уаткинсъ старался говоритъ какъ можно менѣе и, въ случаѣ затруднительности бесѣды, начиналъ слегка охать, ссылаясь на разныя боли. Наконецъ, его одолѣла зѣвота и чувство какого-то онѣмѣнія во всемъ тѣлѣ. Хозяева догадались, что задерживать его долѣе въ гостиной были жестоко: ему, очевидно, надо было отдохнуть послѣ такой передряги, и его проводили въ назначенную ему комнату, отдѣлявшую собственную половину милорда отъ уборной милэди.
Восходящее солнце освѣтило покинутый въ паркѣ мольбертъ съ полотномъ, на которомъ была выведена зеленою краскою неучтивая надпись, и застало большой переполохъ въ гаммерпондскомъ домѣ. Но если эти солнечные лучи подмѣтили гдѣ нибудъ м-ра Уаткинсъ съ драгоцѣнностями лэди Авелингъ, то они все же не догадались донести объ этомъ полиціи.
1894