Толпу подвели к огромной куче ржавого хлама, и тот же важный господин, что вещал с крыльца дома старосты, предложил крестьянам вооружаться. Хорст, поковырявшись в свалке, нашел некогда приличный боевой серп, неизвестно сколько времени провалявшийся в сырых подвалах господских замков, плохо сколоченный щит, для верности оплетенный пересохшим ивовым прутом, и кривое копье с едва заостренным обугленным жалом. Правду сказать, даже в Брюннервельде ходили охотиться на волков с бронзовыми наконечниками для копий, а где герцог с Самозванцем нашли такую древность — не взялся предположить даже деревенский всезнайка Вальд, копавшийся тут же — с правого боку.
И сейчас, стоя в кривом крестьянском строю, в первой линии соединенного войска, видя как за рекой колышатся под слабым ветерком черно-белые флаги короля и черно-синие маршала Бродерика, Хорст отчетливо понял, что жить ему осталось лишь до тех пор, пока не будет отдан приказ на переправу. И тогда, не очень понимая, что делает, Хорст опустился на колени, трижды склонил голову в земном поклоне и отчетливо прошептал:
— Господь-вседержитель, забери меня отсюда! Хоть куда, лишь бы подальше! Я отслужу, как посчитаешь нужным! Молиться буду о славе твоей сто раз на дню, нет, двести раз буду молиться, только забери меня отсюда, Господь великий, милостивый! Поставлю свечку размером с ляжку самого сильного быка! Забери!
Трое в блистающих одеждах, которым и названия-то подобрать невозможно, сидели в круглой беседке у прохладного фонтана, вкушали райские яблоки и вели неспешный разговор:
— Люди такие скоты, — говорил Первый, прислушиваясь, как шелестит ветер в его сложенных на спине крыльях, — даже просьбу к Господу толком оформить не могут!
— Верно замечено, коллега! — поддержал его Второй, — мечтают о всякой бестолковщине! Эх, моя бы воля — я б исполнял все их молитвы…
Все трое громко рассмеялись. Не от того, что не могли исполнить человеческие мечтания, но от того, что знали, как могут быть исполнены эти желания.
— Точно говорю, — продолжил Второй, — исполнил бы всё! Пусть бы задумались — о чем просят!
— Полагаешь, это будет для них достойным уроком? — Первый вкусил яблоко, и по подбородку потекла светлая дорожка сладкого сока.
— Да чего там! — отмахнулся Второй. — Какой там урок! Для этих короткоживущих ничто никогда не служит уроком. Пока башку не разобьют, так и будут стучать дурными лбами в пол, выпрашивая исполнения своих сиюминутных желаний. Нет, я так просто говорю, с точки зрения нашего развлечения: выполнить десяток молитв, да и посмеяться хорошенько, а то с тех пор как Господь занялся геномодифицированными птеродактилями — в саду нашем стало отчаянно скучно. Вы не находите?
— Ну, десяток, не десяток, — вмешался Третий, расправляя крылья, и вглядываясь в волнующуюся поверхность бассейна, — а трех человечков, молящих Господа об одном и том же, я вижу. Все три просьбы, конечно же, дурацкие. Исполняем?
— Ну-ка, ну-ка, — Первый и Второй тоже склонились над фонтаном. — Точно, то, что надо! Исполняем!
Все трое взмахнули крыльями и еще ниже склонились над подернутым рябью водяным зеркалом.
Маршал Бродерик Ланский нелепо взмахнул руками и свалился на землю. Испуганные его внезапным падением кони свиты прянули в стороны.
Ганс Гровель сполз по стене, оставляя на серой поверхности кровяные дорожки, и затих. Носильщики остановились поодаль, не смея приближаться к строгому хозяину.
Хорст, не имевший ни фамилии, ни родового прозвища, ни захудалого двора, не удержавшись в неловкой позе на коленях, неуклюже завалился на правый бок. Строй, и без того выровненный отнюдь не идеально, раздался в стороны, освобождая место тяжелому телу.
Глава 2
Хорст
— Хозяин…. Хозяин! — голос, пробившийся сквозь звон в ушах, был незнаком. — Хозяин!
— Дышит? — второй спрашивал почему-то шепотом.
— Дышит. Вон, смотри, веки дергаются! Живой ещё. Хозяин!
Хорст открыл глаза. Вместо утреннего неба с клочьями расходящегося тумана над ним нависла неровная каменная стена какого-то дома. И две незнакомые рожи: одна рыжая, с упитанными бледными щеками в веснушках, вторая — чернявая, почти цыганская.
— А-г-ххх, — язык ворочался еле-еле, и вместо привычного ругательства из-за стиснутых зубов прорвалось что-то уж вовсе непонятное.
— Сказать что-то хочет? — Рыжий повернулся к Хорсту лепёшкоподобным ухом. — Хозяин, ты говори, говори, мы твою последнюю волю в точности передадим!