Прежней жизни больше не видать – осознает он на погребении Никсы, смотря на то, как тяжелая крышка гроба закрывает от него родное лицо навечно. Где-то рядом рыдают свитские, и даже государь не может сдержаться от слез. Матери слишком плохо, она не присутствует.
Но Александр все еще цепляется за обрывки прошлого, выводя на мазурку Мари Мещерскую и вспоминая, как они танцевали в Царском Селе; невольно встречаясь взглядом с Катериной Голицыной (никак не привыкнет, что теперь она Шувалова), присутствующей лишь потому, что бал по случаю годовщины браковенчания монаршей четы не пропустить, осознает – не только он видит дни минувшие. Не только ему хочется взвыть от боли.
Могло ли чувство, до того едва теплившееся, столь стремительно вспыхнуть лишь потому, что давало иллюзию связи с чем-то прежним, когда был еще жив горячо любимый брат? Вблизи Мари он чувствует отдохновение; с него спадает метка цесаревича, столь глупо кем-то пришпиленная к этому парадному мундиру; он вновь лишь Великий князь, которому нет нужды беспокоиться за свое будущее – Никса шутит, что даже даст ему свое высочайшее дозволение на морганатический брак. Хотя шутит ли?
Мари Мещерская – не та пустоголовая девица, коих предостаточно в свите матери: она принимает Александра настоящим – неуклюжего, лишенного изящества языка и особых талантов, слишком простодушного и прямого в своих суждениях, не питающего любви ко всему придворному и напускному. Мари Мещерская – то, что держит его среди истинно живых, не позволяя скатиться в безрадостное существование.
Мари Мещерская – единственное и теперь абсолютно недоступное ему желание.
Разумом он осознает, что все это однажды кончится. Он может сколько угодно в ответ на попытки матери урезонить его (кто бы знал, что кузен Марии окажется столь отвратительным человеком, что выкрадет её письма и передаст Императрице) говорить о том, что это не мимолетное поверхностное чувство. Он может сколько угодно в ответ на грозные фразы отца напоминать тому о его собственных бесконечных увлечениях хорошенькими фрейлинами. Все это ни к чему не приведет и ему придется жениться из династических соображений, а Мари не уготовано ничего большего, нежели роль любовницы – только ему претит это, как когда-то претило Никсе.
Он не признает адюльтеров, сколь хладны бы ни были чувства между супругами и сильна – связь на стороне; но желает убить каждого, кто делает предложение его Мари.
Он не признает адюльтеров и потому, в запале, впервые набравшись храбрости, бросает отцу – Императору! – в лицо то, что не мог Никса:
– Если я не женюсь на ней, то и престол мне не нужен!
Вздрогнувший от слов из своей юности государь в ярости – отчасти он ожидал такого исхода назревающего конфликта, ведь о романе сына и фрейлины Мещерской уже трубят все столичные газеты, но подобной дерзости от обычно спокойного Саши он не предполагал. За вылетевшей в запале ярости и отчаяния фразой следуют более спокойные, почти что пропитанные просьбой, аргументы в пользу передачи трона Владимиру – тот ведь куда более пригоден к этой роли. Но надежды Александра найти взаимопонимание с отцом рвутся вклочья таким же горячим и непреклонным заявлением:
– Теперь я тебе просто приказываю ехать в Данию и просить руки бедной Дагмар, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я тотчас отошлю!
Александр в ужасе, и неизвестно, от чего больше – от того, что было зыбким предположением и почти шуткой когда-то, о принятии невесты брата, или же от расставания с Мари, которое будет вечным. За монаршим «отошлю» кроется еще одно страшное объявление – «выдам замуж». Чтоб уж точно непутевый преемник не вздумал проявить некстати проснувшийся характер.
Найдется ли кто-то менее свободный в своих желаниях, нежели тот, в чьих руках самая большая власть?
Он вынужден ехать в Данию, под перестук колес царского поезда вспоминая прощание с Мари и единственный поцелуй, что она ему подарила; вынужден делать вид, что счастлив видеть королевскую семью и намерение говорить о помолвке с Дагмар – его собственное, когда эти карие глаза напротив не вызывают ничего, кроме сочувствия. Впрочем, в тот момент внутри свербит еще и от какой-то едва понятной ему неприязни: со дня смерти Никсы прошло чуть больше года – как она, так горячо его любившая, может быть столь спокойна и желать нового обручения? Ему до сих пор в кошмарах приходят картины той страшной ночи, он все еще слышит угасающий, хриплый голос брата, а эта девочка, даже оставшись с ним вне чужих глаз, все так же приветлива и на вопрос о свадьбе отвечает согласием.
Нашла в нем так быстро замену почившему жениху?
Вычерчивая бриллиантом обручального кольца на окне Фреденсборгского дворца свое имя, Александр не может оторвать глаз от имени брата, написанного там же полутора годами ранее.
Прислоняясь лбом к холодному стеклу, он целует маленький портрет и убеждает себя – так Мари будет в безопасности: Maman дала слово, что та не будет наказана, если он проявит благоразумие.