Дональд взял косточку и стал сжевывать полоски приставшего к ней белого мяса. Аккуратно очистив ее, слез со стула и понес кость на кухню.
Там было очень тихо, на плите пыхтел чайник. Падающие снежники за окном казались темными от белизны вокруг. Тетя Луиза, согнувшись, сидела на табуретке со скомканным платком в руке, а дядя Айвор склонился над нею и что-то очень тихо говорил. Дональд положил косточку на полку у раковины и хотел было уйти на цыпочках, но дядя Айвор его заметил.
— Хочешь, пойдем вместе в курятник? — предложил он. — Мне нужен десяток яиц, возьму с собой в Ратленд.
— Пойду пальто надену, — сказал Дональд. Ему не терпелось уйти, пока не спустился отец.
Тропинка, ведущая к курятнику на холме, была не расчищена, а притоптана. Новый снег заметал следы; кое-где их уже было не видно. Дядя Айвор вошел в курятник, а Дональд замер и задрал голову, пытаясь поймать снежинки ртом.
— Входи и закрой дверь. Все тепло выпустишь, — сказал ему дядя Айвор.
— Иду, — отозвался Дональд. Он перешагнул порог и захлопнул дверь. Внутри воняло. Когда дядя Айвор подошел к курам, те вяло, недоверчиво заквохтали.
— Скажи мне, Дональд… — начал дядя Айвор, ощупывая солому.
— Что?
— Твоя мама часто выбегает из комнаты и захлопывает дверь вот так, как сегодня?
— Бывает.
— А почему? Твой папа нехорошо себя с ней ведет?
— Ну, — промямлил Дональд, — они ссорятся.
Он чувствовал себя неуютно.
— Да, очень жалко, что твой папа вообще женился. Было бы лучше для всех, если бы он остался холостяком.
— Но ведь тогда я бы вообще не родился, — воскликнул Дональд, не понимая, всерьез ли говорит дядя Айвор.
— Да уж надеемся, что нет! — дядя Айвор вытаращил глаза, скорчив дурацкую рожу. Теперь Дональд понял, что это какая-то шутка, и рассмеялся. Дверь распахнулась.
— Дональд! — взревел отец.
— Что случилось? — спросил он чуть слышно.
— Иди сюда!
Дональд, заплетаясь, направился к двери; его отец неуверенно вглядывался в темноту.
— Что ты там делаешь? — спросил он.
— Помогаю дяде. Айвору искать яйца.
— Пффф!
Дональд шагнул на улицу, и отец захлопнул дверь.
Они двинулись по дороге к ферме Смитсонов. Отец шел следом и тыкал ему в спину, приговаривая:
— Выше голову. Грудь расправь! Хочешь быть сутулым? Сам не заметишь, а уже начнется искривление позвоночника.
Когда, изрядно отойдя от дома, они оказались там, где сбившиеся деревца подобрались к дороге, отец остановился. Огляделся, наклонился, набрал пригоршню свежего снега и скатал в тяжелый снежок. Затем швырнул его в довольно высокое дерево в стороне от дороги. Снежок разлетелся, оставив белую отметину на темном стволе.
— Ну-ка посмотрим, ты попадешь? — сказал он Дональду.
Может, тут ждет волк — где-нибудь прячется в непроглядном мраке чащи? Очень важно не разозлить его. Если отец хочет испытать судьбу и швырять снежки в лес, пусть себе, а Дональд не будет. Тогда, быть может, волк поймет, что хотя бы он — его друг.
— Ну давай, — сказал отец.
— Нет. Не хочу.
С притворным изумлением отец переспросил:
— Да ну? Не хочешь? — Но тут его лицо стало опасным, а голос хлестнул, как плеть. — Ты будешь делать, что тебе говорят?
— Нет. — Впервые в жизни Дональд открыто бросил ему вызов. Отец побагровел.
— Слушай сюда, наглый мальчишка! — Голос его накалился от гнева. — Думаешь, тебе это сойдет с рук?
Дональд не успел понять, что происходит: отец вцепился в него одной рукой, нагнулся и зачерпнул побольше снега.
— Сейчас мы все уладим, — сквозь зубы проговорил отец и внезапно стал яростно втирать снег в лицо Дональда. Дональд задыхался и корчился, а отец запихнул то, что осталось, ему за шиворот. Чувствуя, как мокрая ледяная масса ползет по спине, Дональд согнулся вдвое и зажмурил глаза, уверенный, что отец хочет его убить. Изо всех сил дернувшись, мальчик вырвался и упал лицом в снег.
— Вставай, — с отвращением сказал отец.
Дональд не пошевелился. Если надолго задержать дыхание, можно умереть.
Отец резко поднял его на ноги.
— Осточертело мне твое кривлянье, — сказал он. И крепко ухватив Дональда сзади, заставил его идти к дому.
Дональд шагал, глядя на белую дорогу перед собой, без всяких мыслей. Необычное спокойствие сошло на него: ему не было жаль себя, мокрого и замерзшего, даже не было обидно, что с ним дурно обошлись. Он чувствовал себя отдельным: приятное, почти роскошное ощущение, которое он вобрал в себя, не понимая и не обдумывая.