Образование здесь становится элитарным. Если ты не абсолютный гений, да еще способный расталкивать локтями всех остальных, а умный, но скромный ребенок из бедной семьи в депрессивном регионе, ты в элитный университет не попадешь.
Странно, образование до «обнуления» ругали за то, что оно стремилось готовить гармонично развитого человека, а рынку и бюрократии нужны специалисты, востребованные экономикой.
– Я не знаю, Менделеев – это русский ученый? – вопрошал Близнецов. – Он подарил свою таблицу России, или всему миру? Нам надо готовить таких людей и для нашей страны, и для всего человечества.
– Россию любить будут тогда, – добавлял он, – когда мы будем творить для всего мира, дарить культуру, науку, знания, действуя по логике, противоположной нашей логике. Если мы будем работать только сами на себя, то нас не будут ни любить, ни уважать, и правильно сделают. Если наш автор напишет роман, который переведут на десятки языков мира, то это будет развитие России. Советский Союз уважали не только потому, что у него была сильная армия или он давал деньги кому-то, а потому что во многих странах мира были выпускники наших университетов, потому что советские фильмы смотрели во всем мире, потому что нашу музыку, картины, книги слушали, смотрели, читали везде. Потому что Гагарин был символом не только нашей страны, но и человечества, покорившего космос.
____
Агент вдруг понял, что это неподъемно. Дети настолько ушли в виртуальные иллюзии, зомбированы пропагандой опрощения в состоянии постоянных нехваток, что в лоб их взять нельзя. В начале нужно организовать систему познания мира, исходя не от языка, всего написанного и наговоренного. Как писал поэт из параллельного мира:
Ведь, написанная история благодаря языку превратилась в Книгу, как говорили старые философы. Но где есть язык – там нет сознания. Нужно расколдовать культуру. Надо учить не тому, что написано языком, а через язык. Ведь сам Иисус восставал против церкви, превратившей его необычайные слова в бездушную догму: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете».
Все, что написано, стилом или кистью, – все это живая память, – рассказывал он детям. Когда вглядываешься в средневековый портрет молодой женщины с обручем на голове, открывающим белый лоб, и благородными кудряшками прически, и видишь ее живой взгляд – ощущаешь то древнее время.
В мире Агента, на его даче висели копии живописных полотен разных эпох, которые он собирал всю жизнь. Часто он, уставший после косьбы переросшей травы на даче, лежал на кровати и пустым взглядом рассматривал картины. Свежий воздух из окна веял зябкой сыростью. Перед глазами он все еще махал старинной косой предков – раритет из сарая, которой недавно косил, с деревянной ручкой, крепко стянутой лозой вокруг древка.
На дощатой стене у ног картина маслом: древняя церковка и рядом копна – свечой, из нее торчит шест. И рядом под хлипким покрытием-крышей пласты сена.
Это, наверно, гены. Его тянуло на крестьянские работы. Томительная, но чем-то приятная ходьба по полю, косьба с облегчающими рывками древка косы, звуки заточки, не задевая ладонью самогó острого лезвия…
И вдруг сразу ощутил картину на стене живой: домовитого крестьянина, аккуратно и артистично уложившего копна, любящего семью и богобоязненного, и множество мелких внутренних состояний, – увидел живую историю!
И другие картины на стене – ожили! Вот заполнившая все пространство мощно скрученная синяя глыба дерева, космически непредсказуемая, подавившая сзади робкие прямые линии изгороди, – прорыв к новым возможностям изображения природы в мироздании.
Когда застывает взгляд – останавливается, застывает жизнь.
После занятий Агент возвращался в офис и, разгоряченный, доказывал: