Как только мы сели в самолет, Тостовщиков, орудуя своим обаянием, сказал стюардессе, что мы очень боимся летать и должны срочно выпить водки. Обязательно! Сказано это было так серьезно – и с каким-то даже медицинским акцентом, – что не помочь нам было невозможно. Мол, вы же стюардесса?! Вы же практически медсестра?! Стюардесса тут же улетела в еще неподвижном самолете, размахивая руками-крыльями, и вернулась с бутылкой водки. Было восемь часов утра. Я запомнил это потому, что так рано водки никогда не пил – ни до этого, ни после. А так как разница во времени между Россией и Италией минус два часа, то прилетели мы практически в те же восемь утра. И пошли в отеле завтракать, и заказали… водку. Водку нам принесли со льдом в большом стакане. Мы возмутились. Мы объяснили, что так нельзя. Мы были обижены и рассказали, как надо пить водку. А когда на столе появились графинчик и рюмочки, мы, как надо пить водку, и показали.
Потом мы пошли, так сказать, гулять по Милану, а мебельный салон был только утром следующего дня. Милан нас закружил, в прямом и переносном смысле. Мы выпивали в разных местах и разное по чуть-чуть, и это было вполне по-ремарковски. Нам было как-то очень хорошо. Так много, так долго, так часто и такого разного я опять же не пил никогда. А теперь уже это опасно для жизни.
В одном ресторанчике нам принесли только первую часть заказа, а потом официант исчез. Спустя минут тридцать он, радостный, появился, но без заказа. “Извините, сейчас играет «Милан», и мы все, то есть всей кухней, смотрим этот важный матч. Но вы понимаете – «Милан»!!! Вы должны это понимать!!!” Сказав это, он убежал на кухню. Появился вновь он только после того, как матч закончился. “Милан! Милан!” – закричал радостно официант, потом выскочил шеф-повар в колпаке и с ножом, выкрикивая то же самое, а за ним и вся кухня. Все попрыгали перед нами и опять куда-то убежали. Пробегая мимо обратно, кто-то из них крикнул нам: “Щас-щас, все сделаем!” Они были как дети, на них нельзя было обижаться. Когда мы расплачивались, официант шепотом и как-то загадочно спросил нас, откуда мы. Такой странный язык! “Попробуй отгадай?” – сказал ему Тостовщиков. “Мои друзья говорят, что вы из Португалии, а я считаю, что вы турки. Мы на кухне поспорили”. – “Ты выиграл! Поздравляю! – стал пожимать ему руку Тост. – Мы турки!” – “Я выиграл! Я выиграл!” – обрадовался официант и умчался на кухню. Сдачи мы, по-моему, так и не дождались.
А уж утром следующего дня мы отправились на мебельный салон. На территорию, равную ВДНХ. Это было, надо сказать, время “новых русских” и “малиновых пиджаков”. Мебель для этих людей была расположена в самом большом павильоне, и они толпами тянулись туда и вагонами закупали эту мебель, чтобы обставлять ею свои загородные дома. Так вот откуда все привозят! Все мне стало сразу понятно. Вот, например, диван и кресла, обтянутые кожей далматинца (ну не кожей, ну типа кожей далматинца), в каком-то позолоченном обрамлении в стиле рококо. А у другого дивана серединка опускалась и превращалась в шахматную доску, на которой удобно было резать колбасу. У одного кресла открывался подлокотник, и там оказалось хранилище для бутылок. “Мы порешали вопросы по мебели”, – это говорит по мобильному, по только что появившемуся мобильному, человек с квадратным затылком. По-итальянски мебель, кстати, mobilare.
Мне рассказывал один дизайнер, что в загородном доме, в котором он как-то был, в спальне у “нового русского” от дверей к необъятных размеров кровати шла ковровой дорожкой надпись – сделанная способом интарсии, то есть с вклеенными в паркет вставками других, разноцветных пород дерева. “Люся, я от тебя тащусь!” – гласила она.
Здесь, в миланском мебельном павильоне, были фонтаны с обязательным участием голых дам в натуральный рост и часы – тоже с голыми дамами и тоже в человеческий рост. Все это ехало в Россию. В подмосковные замки. В одном из них, по рассказам очевидца, прислуга ходила в кокошниках и произносила: “Что угодно, барин?”
Но когда я увидел гигантскую трехметровую чеканку в позолоченной раме, удержаться от хохота и слез я не мог. “Да, да, двадцать четыре карата”, – уточнил синьор. Слезы продолжали течь из моих глаз струйно, как у клоуна. Непроизвольно. Я пытался сдержать хохот, но не мог. Итальянец, наверное, подумал, что я плачу, глядя на этот шедевр.
На чеканке была изображена, конечно же, женщина и, конечно же, голая, но уже больше человеческого роста. Что она делала, я не помню. Да это и неважно. Тостовщиков увел меня, дабы экс-психиатр окончательно не сошел с ума.