Булгаков Михаил
Заметки и миниатюры
Михаил Булгаков
Заметки и миниатюры
Михаил Булгаков. Арифметика
- Начинается! - прохрипел запыхавшийся генерал, взбежал на 6-й этаж к "блюстителю русского престола" Кириллу.
Кирилл побледнел и, выпустив из рук насос примуса, который он накачивал, прошептал:
- Уже?
Запыхавшийся генерал сразу отпыхался.
- Помилуйте, ваше высочество, - отрапортовал он, - не так понять изволили. Не погромы начинаются, а реставрация-с!
Кирилл молниеносно пришел в себя.
- Не... не может быть!
- Честное слово.
- В России?
- Пока, ваше высочество, только в Германии. Кронпринц приехал, Вильгельм возвращается. Штреземан на этот счет так прямо и выразился: не позволю, говорит, чтобы хоть один немец оставался за границей...
- Ну?
- Ну и вот, ваше высочество... Мы так полагаем: сегодня Германия, а завтра и Россия. Ведь это - как эпидемия-с. Революция - эпидемия. И реставрация - эпидемия. Стоит только начать.
Вечером, когда к Кириллу заехали фрау Кускова и герр Милюков, чтоб узнать, когда его высочество собирается выехать, они застали странную картину.
Кирилл и генерал сидели на полу, засыпанные обрывками бумаг, и на полях какой-то книги лихорадочно множили цифры. От количества нулей рябило в глазах.
- Ехать! - завопил Кирилл в ответ на их почтительные вопросы. - Вы знаете, что это значит: ехать?
- Помилуйте, кронпринц...
- Чего вы мне тычете в глаза вашим кронпринцем! Кронпринц... Кронпринцу хорошо. Кронпринц гульденами содержание получает. Что ему, кронпринцу? Автомобиль - 10 гульденов. Шоферу на чай - 5 гульденов. Окорок ветчины - 3 гульдена... А мне марками выдают!
- Но, ваше высочество...
- Сам знаю, что высочество... Смотрите сюда: дорога на одного человека - шесть квинтильонов семьсот восемьдесят один квадрильон восемьсот тридцать пять триллионов... и еще мелочь какая-то. Ежели на четверых...
- Отбросим для краткости три нуля, ваше высочество...
- Погодите вы с тремя нулями... Бутербродов надо наделать? Кладите полбильона на бутерброды. Сорок восемь бильонов сто семьдесят два мильона четыреста шестьдесят тысяч триста восемьдесят два... Ладно. Папирос надо взять...
- Рано изволили начать курить, ваше высочество... Хе-хе...
- Пошутите еще! Если десять папирос - четыре бильона двести двадцать один миллион четыреста...
- Кладите ровным счетом квадрильон! - сказал Милюков и снял пальто. Позвольте, я это сейчас, ваше высочество. Двойной бухгалтерией...
- В германских газетах писали, - докладывал группе друзей русской монархии Милюков, - что попытка вел. кн. Кирилла вернуться в Россию свелась к нулю. Это, прежде всего, неверно фактически... Я сам принимал участие в приготовлениях к поездке его высочества и могу засвидетельствовать, что означенная поездка свелась к трем секстильонам пятидесяти пяти квинтильонам трехсот двадцати одному триллиону семидесяти восьми биллионам ста шестидесяти семи миллионам двумстам пятидесяти одной тысяче восемьсот двадцати четырем нулям...
Но мы, "Дрезина", держимся на весь этот счет иного мнения. Все это астрономическое количество нулей мы - применительно к реставрационным возможностям Кирилла - беремся свести в два счета:
- К двум нулям.
Это будет и по существу и, главное, благовонно.
Ол-Райт.
"Дрезина", 1923, э 13.
Михаил Булгаков. В ночь на 3-е число
Из романа "Алый мах"
Пан куренный в ослепительном свете фонаря блеснул инеем, как елочный дед, и завопил на диковинном языке, состоящем из смеси русских, украинских и слов, сочиненных им самим - паном куренным.
- В Бога и в мать!! Скидай сапоги, кажу тебе! Скидай, сволочь! И если ты не поморозив, так я тебе росстриляю, Бога, душу, твою мать!!
Пан куренный взмахнул маузером, навел его на звезду Венеру, повисшую над Слободкой, и двинул гашетку. Косая молния резнула пять раз, пять раз оглушительно весело ударил грохот из руки пана куренного, и пять же раз, кувыркнувшись весело - трах-тах-ах-тах-дах, - взмыло в обледеневших пролетах игривое эхо.
Затем будущего приват-доцента и квалифицированного специалиста доктора Бакалейникова сбросили с моста. Сечевики шарахнулись, как обезумевшее стадо, больничные халаты насели на них черной стеной, гнилой парапет крякнул, лопнул, и доктор Бакалейников, вскрикнув жалобно, упал, как куль с овсом.
Там - снег холодный. Но если с высоты трех саженей с моста в бездонный сугроб - он горячий, как кипяток.
Доктор Бакалейников вонзился, как перочинный ножик, пробил тонкий наст и, подняв на сажень обжигающую белую тучу, по горло исчез. Задохнувшись, рухнул на бок, еще глубже, нечеловеческим усилием взметнул вторую тучу, ощутил кипяток на щеках и за воротником и каким-то чудом вылез. Сначала по грудь, потом по колена, по щиколотки (кипяток в кальсонах) и наконец твердая обледеневшая покатость.
На ней доктор сделал, против всякого своего желания, гигантский пируэт, ободрал об колючую проволоку левую руку в кровь и сел прямо на лед.
С моста два раза стукнул маузер, забушевал гул и топот. А выше этажом бархатная божественная ночь в алмазных брызгах.
К дрожащим звездам доктор обратил свое лицо с белоснежными мохнатыми ресницами и звездам же начал свою речь, выплевывая снег изо рта:
- Я дурак. Я жалкая сволочь.
Слезы выступили на глазах у доктора, и он продолжал звездам и желтым мигающим огням Слободки:
- Дураков надо учить. Так мне и надо.
Он стал закоченевшей рукой тащить носовой платок из кармана брюк. Вытащил и обмотал кисть. На платке сейчас же выступила черная полоса. Доктор продолжал, уставившись в волшебное небо:
- Господи. Если ты существуешь, сделай так, чтобы большевики сию минуту появились в Слободке. Сию минуту.
Впиваясь в желтые приветливые огоньки в приплюснутых домишках, доктор сделал глубочайший вздох...
- Я монархист по своим убеждениям. Но в данный момент тут требуются большевики. Черт! Течет... здорово ободрал. Ах, мерзавцы! Ну и мерзавцы! Господи... Дай так, чтобы большевики сейчас же вот оттуда, из черной тьмы за Слободкой, обрушились на мост.
Доктор сладострастно зашипел, представив себе матросов в черных бушлатах. Они влетают, как ураган, и больничные халаты бегут врассыпную. Остается пан куренный и эта гнусная обезьяна в алой шапке - полковник Мащенко. Оба они падают на колени.
- Змилуйтесь, добродию! - вопят они.
Но доктор Бакалейников выступает вперед и говорит:
- Нет, товарищи! Нет. Я монар... Нет, это лишнее... А так: я против смертной казни. Да. Против. Карла Маркса я, признаться, не читал и даже не совсем понимаю, при чем он здесь в этой кутерьме, но этих двух нужно убить, как бешеных собак. Это негодяи. Гнусные погромщики и грабители.
- А-а...так... - зловеще отвечают матросы.
А доктор Бакалейников продолжает:
- Да, т-товарищи. Я сам застрелю их!
В руках у доктора матросский револьвер. Он целится. В голову. Одному. В голову. Другому.
Тут снег за шиворотом растаял, озноб прошел по спине, и доктор Бакалейников опомнился. Весь в снеговой пудре, искрясь и сверкая, полез он по откосу обратно на мост. Руку нестерпимо дергало, и в голове звонили колокола.
Черные халаты стали полукругом. Серые толпы бежали перед ними и сгинули в загадочной Слободке. В двух шагах от пулемета на истоптанном снегу сидел сечевик без шапки и, тупо глядя в землю, разувался. Пан куренный, левой рукой упершись в бок, правой помахивал в такт своим словам маузером.
- Скидай, скидай, зануда, - говорил он.
На его круглом прыщеватом лице была холодная решимость. Хлопцы в тазах на головах, раскрыв рты, смотрели на сечевика. Жгучее любопытство светилось в щелочках глаз.
Сечевик возился долго. Сапог с дырой наконец слез. Под сапогом была сизо-черная, заскорузлая портянка. Свинцовых года полтора пронеслось над доктором, пока сечевик размотал мерзлую тряпку.
"Убьет... убьет... - гудело в голове, - ведь целы ноги у этого дурака. Господи, чего ж он молчит?"