В предисловии к четвертому сборнику Цзи Юнь пишет: «...основная моя цель... постоянно помнить о том, что является добром, что злом, что правильным и что ложным».
И в последнем рассказе всей коллекции (№ 1193) говорится: «Главное — не утратить честность, хотя немного сохранить способность к нравственным оценкам и предостережениям, не путать правильного с ложным...».
Знаменательно в этом смысле и само название коллекции — «Заметки из хижины Великое в малом»: писатель как бы говорит этим названием, что в малых эпизодах, случаях, житейских мелочах сказывается великая система разумно, целесообразно устроенного мира и что в миниатюрах, маленьких рассказах, мелких заметках кроются великие нравственные законы. Рассказывая о малом, он раскрывает многое и великое по своей значимости. Он сам раскрывает читателю свой литературный прием, дублируя устройство мира людей показом мира нечисти, заставляя каждый пример иллюстрировать это устройство, каждый рассказ стать звеном в цепи иллюстраций и доказательств.
3
По жанровым признакам произведения Цзи Юня можно поделить на три типа, условно называемые:
1) повествования, близкие к анекдоту;
2) обрамленные повествования, близкие к коротким рассказам[80];
3) заметки.
В произведениях первого типа — необрамленных повествованиях, близких к анекдоту, — содержание, по существу, совпадает с сюжетом, исчерпывается им.
Такого рода повествования заключают в себе событие (обычно одно) и его результат; чаще всего они строятся на конфликте, на противоречии. Действие здесь развивается однолинейно, без торможения, с расчетом на единство эффекта, достигаемое непрерывностью изложения. Время действия кратко и концентрированно. Персонаж показан в какой-то один, чем-либо показательный момент его жизни либо в определенной ситуации, помогающей раскрытию ведущей черты его характера.
Для этого типа повествования показателен рассказ № 2, где ударение сделано на ответах лисы, в которых вскрывается противоречие между репутацией честного сановника и его сущностью, с одной стороны, и несоответствие между положением служанки (с внешней ее характеристикой «здоровая, глупая девка») и ее нравственными достоинствами.
В рассказе № 14 фигурируют двое начетчиков, которые, забредя ночью в заброшенное подворье, испугались возможной встречи с бесами и душами мертвых. Появившийся откуда-то старик упрекнул их в том, что они верят «глупой болтовне буддистов о существовании нечисти». Завязалась беседа, в ходе которой старик, блистая красноречием, излагал учение сунских неоконфуцианцев и опровергал существование сверхъестественных сил. Начетчики так заслушались его, что забыли о времени. Но когда наступил рассвет, старик поспешно поднялся и сказал: «Покоящиеся под Желтыми источниками люди обречены на вечное молчание. Если бы я не повел речей, отрицающих существование духов, то не смог бы удержать вас здесь, почтеннейшие, и мне не довелось бы скоротать вечерок за беседой. Сейчас нам пора расстаться, и я почтительнейше прошу вас не сетовать на меня за шутку!». В то же мгновение старик исчез.
Здесь фиксируется случай, не подготовленный тем, что нам известно о персонажах, неожиданность концовки обеспечивается противоречием между утверждением старика о том, что духов нет, и сущностью самого старика, оказавшегося духом покойника[81].
Наконец, в рассказе № 181 двое учителей, содержавших частные школы, пригласили своих учеников на беседу. «Шел спор о природе человека и Неба, выяснялись вопросы высших принципов и человеческих желаний, речи их были серьезны и осанка строга, как у истинных мудрецов или святых». Во время этой поучительной беседы с возвышения, на котором сидели наставники, слетел лист бумаги. Когда ученикам удалось его поймать, они обнаружили, что на нем написан подробно разработанный этими двумя начетчиками план присвоения поля, принадлежавшего бедной вдове.
Здесь акцентируется противоречие между претензиями начетчиков, желающих казаться учеными и праведными мужами, и их истинной сущностью — людей, способных из корысти на подлость и жестокость[82].
Во всех рассмотренных случаях повествование сжато, концентрированно, ориентировано на концовку, действие вводится стремительно, нет ни пролога, ни эпилога. В преамбуле к первому из приведенных анекдотов лишь называются имена персонажей и место действия, во втором — упоминается и профессия действующих лиц, в третьем — только профессия[83].
80
Осторожность, с которой я употребляю жанровые термины, объясняется в первую очередь спецификой китайской литературы, в которой трудно найти полные аналогии с жанрами, известными литературам европейским. Кроме того, необходимо помнить о зыбкости и текучести границы между анекдотом и коротким рассказом или рассказом и новеллой. «Новелла» — термин, который трудно приложить к повествованиям второго типа (обрамленное повествование) из-за предельной лаконичности произведений Цзи Юня.
81
Это противоречие служит «зерном» американского анекдота: «Верите ли вы в привидения?» — спросил один. «Нет», — ответил другой и растворился в воздухе».
В «Путешествии по Гарцу» Гейне является привидение покойного доктора Саула Ашера, который успокаивает Гейне, говоря, что он совсем не призрак: «Что такое призрак? Дайте определение. Выведите мне условия возможности призраков. В какой разумной связи с разумом могло бы находиться подобное явление?..» «И привидение приступило к анализу понятия разума, привело цитату из кантовской «Критики чистого разума»... сконструировало предположительную систему веры в привидения, сопоставило ряд силлогизмов и закончило логическим выводом: привидений вообще не бывает... от ужаса я кивал головой в знак согласия при каждой посылке призрака, утверждавшей бессмысленность страха перед привидениями, он же столь рьяно доказывал свою мысль, что раз по рассеянности вынул из жилетного кармана вместо золотых часов пригоршню червей… Тут колокол пробил час и привидение исчезло» (Г. Гейне, Путевые картины, — Собрание сочинений в 10 томах, т. 4, М., 1957, стр. 33).
У Гейне — издевка романтика над рационализмом просветителей, а у Цзи Юня — насмешка над «всеведением» неоконфуцианцев.
82
Б. В. Томашевский отмечал, что анекдот «во многих случаях сводится всецело к пересечению двух главных мотивов. Пересекаясь, мотивы создают особый эффект двусмысленности, контраста (pointe)» (Б. Томашевский, Теория литературы. Поэтика, М. —
Эту же особенность анекдота подчеркивает Н. Я. Берковский, говоря, что в самой художественной форме анекдота, в самой структуре этого жанра находит узаконение «ирреальное и реальное», «невероятное» и «быль», имматериальный постулат и его материальное выражение (комментарий к кн.: «Немецкая романтическая повесть», т. II, М. — Л., 1935, стр. 462).
83
В анекдотах начальная ситуация сводится к минимуму сведений о персонаже, в рассказе же приводимые сведения подробнее, иногда автор извиняется за отсутствие этих сведений.