Но вот случай! На горизонте появляется человек, мало мне известный, – недавно избранный первым секретарем Свердловского обкома КПСС Б. Ельцин. Более подходящий объект для своего становления на новом посту едва ли он мог найти в области. Новый стан, 40 тысяч тонн одного технологического оборудования, километровой длины цех. И, как положено, соответствующий большой объем других общезаводских и даже городских сооружений.
Осенью 1976 года Ельцин собирает в Нижнем Тагиле совещание с участием всех главных исполнителей: проектантов, конструкторов, заводчан, строителей, и ставит задачу построить цех в следующем году. Не часто я уезжал с совещаний удовлетворенным. На этот раз был не то что восхищен, а даже несколько влюблен в руководителя. Уверенность, напористость, четкая формулировка стоящих перед участниками задач. Отличная память: названы десятки фамилий, причем в одном ключе без пропусков, а не так, как водится: большого начальника – по имени отчеству, поменьше – фамилия, а кого-то и просто – директор.
На многих затем в течение следующего года я присутствовал разного рода совещаниях с участием главных лиц области и Нижнего Тагила и каждый раз устанавливал для себя – насколько он сильнее и нестандартнее своих помощников и значительно больше, чем вытекало из того закономерного, что он первый.
В октябре обсуждался вопрос о дате пуска стана. Собравшимися были высказаны сомнения: многого не сделано, есть целые участки не смонтированного оборудования, нет главных приводов из Харькова и т. д. В этом году не пустить, надо переносить. Поднимается Борис Николаевич и произносит примерно такую речь. «Электрические машины готовы, доставка их организуется под нашим контролем. Беру его на себя. Оставшееся оборудование с Уралмаша – не вопрос. Директор завода Ю. Кондратов обещал доставить сюда на трайлерах в собранном виде. Ставьте прямо на фундамент. Пускать в следующем году – плохо, не по-нашенски, не по-уральски. Столько затрачено труда, готовность высокая. Нет, давайте еще не поспим и сделаем, уверен – сделаем».
И после некоторой паузы: «Но, не крутануть ли нам его чуть раньше: Новый год, надо поднимать бокалы с шампанским, а мы тут будем возиться. Давайте пустим… ну хотя бы числа 19». Выходим ошарашенные магическим числом.
– Почему 19-го ? С чем он его связал ? С субботой, с воскресеньем ? Так можно и 26. Подготовиться открыть бутылку – времени хватит.
Тут кто-то вспоминает: 19-го день рождения Брежнева.
Уверен, любой из тогдашних секретарей в подобной обстановке объявил бы:
– Пустим к дню рождения нашего дорогого Л. И. Брежнева.
Другой случай. Зимним вечером иду с работы. На углу черная «Волга». Подхожу к ней. Из соседнего магазина навстречу Борис Николаевич. Спрашиваю: – Как он находит наш магазин? – Ничего, – отвечает, – но нет молока. – Ну, не так страшно, все-таки вечер, и вообще с молоком последнее время стало лучше. – А вот что мы устроили с продажей вина? Слышу на-днях в трамвае разговор: «Работа есть и надо бы остаться, а вынужден убежать купить бутылку встретить приятеля». – Не унизительно ли для человека, когда кто-то начинает распоряжаться его свободным временем? – Странно. Все вроде за, а вы… – Надо подумать.
Тоталитарная система выработала своеобразную линию поведения больших руководителей. Неглупые по природе, дабы не нарваться на обычную человеческую реакцию, на то или иное возмущение, они вынуждено держали в себе информацию как бы записанную на пленку, которую можно прокрутить и в любом месте остановить. Потому каждое их прилюдное выступление всегда в рамках сегодня принятого и дозволенного. Никакого собственного даже самого маленького Я. Только воспроизведение записанного. В каком угодно порядке, но с пленки. Действовал внутренний железный приказ. Ни слова своего – только из записи, зарегистрированной, проверенной, на сегодня затвержденной. Человек превращался в магнитофон, управляемый кнопками, которые следует правильно нажимать и отлично помнить какую нажимать и в какой последовательности.
История вытащила заметно вперед из застойного болота высокого функционерства, пожалуй, одного Ельцина. И, как мне вспоминается, сделала это намного раньше, чем он стал известен всей стране.
Однако парадоксы жизни уникальны, особенно по отношению к тем, кто с гениальной маниакальностью стремится к ее насильственному изменению. Известное замечание Маркса к высказыванию Гегеля об исторических событиях, о том, что первый раз они свершаются, как трагедия, а второй, как фарс сильнее всего ударило по самому автору. В огне его идей сгорел не храм, а миллионы человеческих жизней и остался не пепел, а миллиард растленных утопической болтовней живых человеческих душ. Идеологи социального переустройства мира сверх самоуверенным прогнозированием будущего подготовили лишь величайшую базу для критики. Прогноз не доказательство – он может свершится, а может и нет и потому воспринимается правильно, когда высказан с некоей осторожностью, как возможная гипотеза. Ими же прогноз был преподнесен человечеству с не представляемой самоуверенностью, настойчивостью и озлобленностью.