Вотъ, читатель, самыя удивительныя диковинки, какія произвело на свѣтъ начинающееся междоусобіе.
Германствующіе во Франціи
Умственная жизнь французовъ давно уже очень слабо занимаетъ насъ. Мы привыкли считать ее безплодною и ищемъ руководящихъ началъ въ Германіи, или даже въ Англіи, но никакъ не во Франціи.
Можетъ быть одинъ Прудонъ составляетъ исключеніе и успѣваетъ не терять нашего вниманія.
Но въ настоящее время во Франціи обнаружилось очень интересное движеніе умовъ; именно появились люди, которые усвоили себѣ германскую науку и германскую философію, и дѣйствуютъ съ большимъ успѣхомъ «Къ числу ихъ принадлежатъ Ренанъ, имя котораго и у насъ извѣстно; были даже переведены нѣкоторыя его статьи. У Ревилля, друга Ренана и автора, лучшей критики на его книгу Жизнь, мы находимъ нѣкоторыя любопытныя указанія. По его словамъ, поклонниковъ Германіи или германствующихъ (germanisants) упрекаютъ въ томъ, что они теряются въ туманахъ или видятъ сны на, что они насилуютъ здравый французскій смыслъ, который никогда не поддастся идеализму, заимствованному у туманной Германіи.
Неправда ли, какая знакомая исторія? И у насъ были тѣже упреки и даже совершенно въ тѣхъ же выраженіяхъ.
Исторію умственной жизни Франціи въ послѣднія времена Ревилль вкратцѣ разсказываетъ такъ:
„Восьмнадцатое столѣтіе оставило намъ въ числѣ элементовъ нашей національной жизни элементъ деистическій, который былъ очень не богатъ будущимъ, былъ неспособенъ устоять противъ возрастающаго повѣтрія нѣмецкой метафизики, слѣдовательно, былъ далеко ниже положенія, занимаемаго имъ нѣкогда, когда въ глазахъ всѣхъ онъ былъ тоже, что сама философія; но все-таки имѣлъ значеніе. Благоразумное молчаніе, которое офиціальная философія послѣднихъ сорока лѣтъ хранила относительно религіозныхъ вопросовъ, не позволяетъ точно рѣшить — до какой степени можно причислять ея представителей въ деистамъ. Въ послѣднее время, съ этой стороны происходитъ сближеніе съ германской мыслью, съ имманентностію божества. Впрочемъ, до сихъ поръ еще невидно рѣшимости принять участіе въ религіозныхъ спорахъ настоящаго времени. Можно сказать только одно, что вообще относительно вопросовъ откровенія, догмата, церкви, наши философы выходятъ съ точки зрѣнія въ одно и тоже время и католической, и деистической“.
Главою офиціальной философіи, о которой здѣсь говоритъ Ревилль, какъ извѣстно, былъ и есть до сихъ поръ Викторъ Кузенъ. Хотя онъ постоянно заявлялъ притязаніе на полное знакомство съ германской мыслью, но въ сущности вовсе не понималъ нѣмецкой философіи. Въ 1815 году, когда ему было двадцать два года, онъ получилъ каѳедру философіи въ Парижѣ и черезъ два года отправился въ Германію, гдѣ провелъ безъ малаго четыре мѣсяца. Къ чему привело Кузена это путешествіе, можно видѣть изъ его тогдашняго дневника, напечатаннаго имъ въ 1857 году (Rev.de Deux М. octobre).
15 ноября 1817 года онъ писалъ:
„Конечно, нѣтъ сомнѣнія, что Германія есть великая школа философіи; нужно изучать ее и быть хорошо съ нею знакомымъ, но не нужно на ней останавливаться. Новая французская философія, если мнѣ суждено служить ей вождемъ послѣ Ройе-Коллара, столько же не будетъ искать своихъ вдохновеній въ Германіи, какъ и въ Англіи: она почерпнетъ ихъ изъ источника болѣе высокаго и болѣе вѣрнаго, изъ сознанія и фактовъ, о которыхъ свидѣтельствуетъ сознаніе, а точно также и изъ великаго національнаго преданія XVII вѣка. Она сильна уже сама по себѣ здравымъ французскимъ смысломъ; я вооружу ее еще опытомъ цѣлой исторіи философіи, и, при помощи Божіей, мы съумѣемъ такимъ образомъ избѣжать скептицизма Канта, перейти черезъ чувство Якоби и безъ гипотезы достигнуть нѣсколько лучшаго догматизма, чѣмъ догматизмъ философіи природы“.
Эти похвальбы и надежды, которыя самъ Кузенъ, конечно, почитаетъ сбывшимися, въ сущности не привели ни къ чему. Кузенъ избѣжалъ кантовскаго скептицизма, но вмѣстѣ съ тѣмъ можно сказать, что онъ вообще избѣжалъ нѣмецкой философіи.
Только недавно, какъ мы сказали, пріемы чистой науки и настоящей критики проникаютъ во Францію.
Явленіе этихъ германствующихъ для насъ любопытно по сходству съ нѣкоторыми явленіями у насъ, но кромѣ, того, оно должно имѣть на насъ прямое вліяніе. По французски мы читаемъ больше, чѣмъ по нѣмецки, при томъ французы и на поприщѣ науки отличаются большимъ изяществомъ изложенія, слѣдовательно, будутъ читаться лучше нѣмцевъ. У Ренана, напримѣръ, это изящество часто переходитъ даже въ изысканность и нѣсколько вычурную простоту.