Не забудьте, что это полная характеристика, что она приписывается Вольтеру, какъ его созданіе, и вмѣняется ему въ честь. Не ясно ли, однакоже, что подобная характеристика ровно ничего не характеризуетъ? Развѣ не во всѣ времена случалось, что оскорбленія остаются не вознаграждаемыми, преступленія не наказываемыми и суевѣрія не порицаемыми? Положимъ, что средніе вѣка были въ этомъ отношеніи очень темнымъ временемъ; но внутренней жизни ихъ, той силы, которая двигала тогда человѣчествомъ, очевидно, Вольтеръ не понималъ, а Бокль ни чѣмъ инымъ не восхищается, какъ этимъ непониманіемъ.
Вообще, изложеніе дѣятельности Вольтера, какъ историка, у Бокля очень слабо. Изъ этого изложенія ясно видно, что у Вольтера не было плодотворныхъ мыслей, не было взгляда и метода, который бы могъ породить рядъ изысканій и трудовъ. Если теперь у Вольтера являются какъ будто запоздалые продолжатели, напр., Бокль, то это ничего не значитъ. Это значитъ только то, что Бокль отыскалъ себѣ въ прошедшемъ единомышленника, а вовсе не то, что Вольтеръ породилъ себѣ въ настоящее время послѣдователя. Les beaux esprits se rencontrent.
Повторяю, очень странно, что противъ Ренана выставляется Бокль. Любопытно было бы знать, что сказалъ бы о Боклѣ самъ Ренанъ? Вѣроятно, его отзывъ очень бы походилъ на то, что онъ говоритъ о Маколеѣ. А о Маколеѣ онъ говоритъ такъ:
«Однажды я вздумалъ читать Маколея. Эти рѣзкіе приговоры, эта манера не любить своихъ враговъ, эти явно признаваемые предразсудки, этотъ недостатокъ безпристрастія, это отсутствіе способности понимать противныя вещи, этотъ либерализмъ, не составляющій широты ума, это христіанство, столь мало христіанское, — все это возмутило меня. Таковъ бѣдный родъ человѣческій, что для него нужны узкіе умы».
Опять тяжелый и, въ то же время, тонко очерченный приговоръ. Противъ него «Заграничный Вѣстникъ» также вооружается, впрочемъ, въ общихъ словахъ. Эти слова стоятъ полнаго вниманія:
«Если Ренанъ», — говоритъ «З. В.», — «привыкъ наиболѣе обращаться съ исторіей эпохъ столь отдаленныхъ, что къ нимъ изслѣдователь не можетъ относиться иначе, какъ равнодушно, то совсѣмъ другія условія существуютъ для исторіи ближайшаго времени. Здѣсь безучастіе къ борьбѣ партій невозможно, и все, чего можно требовать отъ историка, это — стать въ ряды передовой партіи и справедливо относиться къ ея врагамъ».
Предписаніе весьма строгое и положительное. И такъ, исторія бываетъ двухъ родовъ: исторія эпохъ отдаленныхъ и исторія эпохъ ближайшихъ. Въ первой историкъ можетъ быть совершенно равнодушенъ въ предмету, о которомъ говоритъ; даже болѣе, сказано, что онъ и не можетъ къ нему относиться иначе какъ равнодушно. Во второй исторіи равнодушіе воспрещается: историкъ обязанъ быть парціаленъ, именно долженъ стать въ ряды передовой партіи.
Бѣдные историки! Что если случится, что иной изъ нихъ не остается равнодушнымъ въ отдаленнымъ эпохамъ? Что если, наоборотъ, онъ почувствуетъ нѣкоторое равнодушіе въ передовой партіи, въ которую ему приказывается стать? И то еще вопросъ, какъ онъ найдетъ передовую партію? Нужно наводить хорошія справки, а не то очень легко попасть въ просакъ; въ самомъ дѣлѣ, мало ли людей воображаютъ, что идутъ впередъ, тогда какъ въ сущности они тянутъ назадъ? Конечно, всего-бы лучше было руководиться своимъ умомъ и сердцемъ, воспитывать въ себѣ безпристрастіе, которое вовсе не есть равнодушіе, которое не исключаетъ страсти, а исключаетъ только пристрастія… Но все это запрещено, строжайше запрещено!
Смѣлое мнѣніе о «Космосѣ» Гумбольдта
Кстати объ авторитетахъ. Въ настоящую минуту выходитъ переводъ натурфилософіи Гегеля на французскій языкъ (Philosophie de la nature de Hegel, traduite pour la première fois et accompagnée d'une introduction et d'un commentaire perpétuel, par A. Véra). Вышелъ только первый томъ. Переводчикъ итальянецъ, профессоръ философіи въ Неаполитанскомъ университетѣ, послѣдователь Гегеля, написавшій въ его духѣ многія сочиненія на латинскомъ, англійскомъ, французскомъ и итальянскомъ языкахъ. Нѣсколько лѣтъ назадъ онъ перевелъ на французскій языкъ также «Логику» Гегеля. Въ большомъ введеніи къ своему новому переводу, онъ, между прочимъ, весьма рѣзко высказываетъ свое мнѣніе о «Космосѣ» Гумбольдта. Это мнѣніе, надѣюсь, поинтересуетъ читателя, если не по причинѣ Гегеля, о значеніи котораго идетъ у автора дѣло, то по причинѣ Гумбольдта, авторитетъ котораго неизмѣримъ.