«Мы ищемъ удовольствія, а не справедливости; мы хотимъ знать то, что доставляетъ намъ больше Наслажденія, а не то, въ чемъ состоятъ наши обязанности, мы предпочитаемъ требованія страсти внушеніямъ совѣсти. Подавайте же намъ то, чего мы ищемъ, чего мы хотимъ и что предпочитаемъ. Перестаньте толковать объ этихъ истертыхъ понятіяхъ, каковы: справедливость, долгъ, совѣсть. Это ветошь, которою нынѣ никто не занимается».
Вотъ какихъ чудовищъ, по мнѣнію г. Юркевича, породило наше время! Вотъ чего они хотятъ и требуютъ!
«Если кто съ умѣлъ», — продолжаетъ г. Юркевичъ, — «поладить въ наше время съ этими криками, такъ это г. Спасовичъ въ своемъ учебникѣ уголовнаго права. Раскроите учебникъ на удачу. Каждая страница убѣдитъ васъ, что вы имѣете дѣло съ ученымъ, который льститъ каждой страсти и каждой глупости. если только эта страсть и эта глупость имѣютъ кредитъ въ наше время».
И такъ, г. Спасовичъ еще хуже, чѣмъ вышеописанныя чудовища. Тѣ по крайней мѣрѣ сами по себѣ чудовища, а онъ гнусный льстецъ, оправдывающій всякую ихъ мерзость. Послѣ этого уже нечему удивляться, когда далѣе г. Юрьевичъ называетъ г. Спасовича коммунистомъ, Санктпетербургскимъ Оуэномъ и пр.
Въ качествѣ лѣтописца, я обязанъ замѣтить, во-первыхъ, что людей, которыхъ г. Юркевичъ описалъ такими мрачными красками, вовсе нѣтъ на свѣтѣ въ настоящую минуту. То есть ихъ нѣтъ именно въ томъ мѣстѣ, въ той средѣ и обстановкѣ, гдѣ ихъ воображаетъ г. Юркевичъ. Всегда во всякомъ обществѣ есть люди, которые ищутъ удовольствія, а не справедливости, которые предпочитаютъ требованія страсти внушеніямъ совѣсти; всегда есть люди которые думаютъ объ однихъ наслажденіяхъ, предаются разврату и скользятъ на краю преступленія. Но эти люди совсѣмъ не тамъ, гдѣ думаетъ ихъ видѣть г. Юркевичъ; но вовсе не такимъ людямъ хотѣлъ угодить г. Спасовичъ, не съ такими голосами старался поладить.
Не нужно закрывать глаза отъ истины. Явленія, описываемыя г. Юркевичемъ, просто невозможны. Можно жаловаться на извращеніе и искаженіе понятій долга, справедливости, нравственности; но самыя эти искаженія скорѣе свидѣтельствуютъ о благородныхъ стремленіяхъ, о глубокой потребности найти и уяснить себѣ истинную норму дѣятельности. Тутъ можетъ быть много жалкаго, смѣтнаго, нелѣпаго, но всего меньше тутъ безсовѣстности и отрицанія долга.
Точно также, несправедливо сказать, что г. Спасовичъ — льститъ всякой страсти и всякой, глупости имѣющей кредитъ въ наше время. Откуда г. Юркевичъ такъ хорошо узналъ льстивую натуру г. Спасовича? Что значитъ уклоняться отъ дѣла къ лицамъ! У г. Юркевича, конечно, тоже есть предметы почтенія, есть авторитеты, которые онъ уважаетъ, есть ученія и вѣрованія, вліянію которыхъ онъ подчиняется. Что сказалъ бы онъ, если бы его обвинили въ томъ, что онъ все это дѣлаетъ не въ чистотѣ душевной, не по крайнему разумѣнію, а изъ лести, чтобы угодить тѣмъ, у кого эти предметы и вѣрованія имѣютъ кредитъ?
Никто не имѣетъ права видѣть въ заблужденіи не просто заблужденіе, а еще дурные инстинкты, обвинять заблуждающихся не въ одномъ неразуміи, а еще въ безнравственности, въ томъ, что они не хотятъ знать совѣсти и долга. Точно также, никто не имѣетъ права заподозрѣвать искренность чьихъ нибудь убѣжденій на томъ одномъ основаніи, что находитъ эти убѣжденія нелѣпыми и нескладными. Между тѣмъ, у насъ въ литературѣ самое любимое дѣло — намекнуть на безнравственность и подлость противника. Иногда это дѣлается по дѣтскому простодушію и смѣшиванію понятій, по которому человѣкъ, увлекаемый своими убѣжденіями, дѣйствительно считаетъ подлостью все, что съ ними несогласно. Было же время, когда заблужденія приписывались дѣйствію нечистой силы. Но часто дѣло происходитъ не сознательно; т. е. литературный воитель хорошо понимаетъ, что можно несоглашаться съ нимъ въ мнѣніяхъ, будучи въ тоже время добросовѣстнымъ и честнымъ, и, однако же, выискиваетъ всевозможные случаи, чтобы употребить противъ соперника обвиненіе въ безчестности, какъ самое сильное орудіе, наносящее самыя глубокія раны.
Такіе пріемы и привычки въ особенности неумѣстны въ настоящее наше время. Уже и безъ того въ обществѣ распространено недовѣріе и подозрѣніе; и безъ того накопилось столько ложныхъ страховъ и недоразумѣній. Фальшивая тревога, неосновательная боязнь и озлобленіе — болѣзнь настоящаго времени. Общество наказано ею, конечно, не безъ собственной вины. Яснѣе чѣмъ когда нибудь видно теперь, какъ мало гармоніи между нашимъ обществомъ и цѣлымъ организмомъ Россіи. Россія полна силы, довѣрія, мужества; она чувствуетъ себя крѣпкою, единою, растущею не по днямъ, а по часамъ; между тѣмъ, въ обществѣ слышится разрозненность и носятся какіе-то призраки, наводящіе то страхъ, то злобу.