– К чёрту! Долой занятия. – Говорю сам себе. – В конце дня схожу в деканат, надо перевестись в другую группу. Быть рядом с ней и не прикоснуться, не поговорить – это бред, этого не вынести!
Переговорив таким образом с собой, я немного прихожу в себя. Глотаю кое-какую еду, собираю этюдник, действуя, как автомат. И ухожу бродить по городу. Через некоторое время добираюсь до 9-й Советской. А вдруг дом мой на самом деле рухнул?
Нет, стоит родной. Ну ладно, значит – мир ещё не опрокинулся окончательно, – успокаиваю себя.
Пытаюсь сосредоточиться на картине, которая уже почти завершена. Ко мне подходит та самая бабушка, что приводила своего внука:
– Что пригорюнился, касатик? Что призадумался?
– Да не разобрать мне бабушка, что дальше делать. – Я ей отвечаю.
– Жизнь моя шла-шла да вышла на перекрёсток. Как в картине Васнецова – туда пойдёшь, то-то будет. Там, в картине, всё более или менее ясно прописано. А у меня – сплошной туман. Холодный.
– Не расстраивайся так. – Говорит она мне. – Жизнь сама дорогу укажет. Если совсем плохо будет – найдёшь меня. Есть у нас комната в квартире, мужа моего. Поживёшь там. Вижу – спокойный ты человек, хороший. И при деле.
– Спасибо вам, – говорю ей вдруг дрогнувшим голосом. – Спасибо. Доброго здоровья вам. – Подхожу, целую её в щёку.
В горле повисает какой-то ком, который никак не проглотить. Чем-то светлым повеяло от слов бабушки.
Ладно, ещё поживём.
Глава 11
Пришла настоящая зима. Холода. Пустота, одиночество постепенно сковывают изнутри, как мороз заковывает реки в лёд.
Настроение – как стрелка барометра, показывает всё чаще на «пасмурно». Время от времени говорю себе:
– «Это и многое другое не имеет никакого значения. Главное – делаешь своё любимое дело. Жизнь прекрасна!»
– «Прекрасна, но не очень», – отвечает мне моя другая половина.
Я загружаю себя работой и учёбой настолько, что временами еле волоку ноги в конце дня. Наскоро перекусив поздним вечером, и наскоро приведя себя в порядок, заваливаюсь спать, едва успев раздеться. Жизнь стала походить на кадры кинохроники. Один кадр – это одна неделя. Дни не замечаю вообще.
На занятиях мы вовсю штудируем живую натуру. Кто только не приходит к нам позировать.
Некоторые натурщики любят поговорить во время работы. Время от времени их приходится просить помолчать, чтобы было легче зафиксировать черты лица. Однажды позировала женщина преклонного возраста. Она чем-то неуловимо напоминала старуху Достоевского, едва избежавшую топора Раскольникова. Какие-то полусумасшедшие глаза, растрепавшиеся волосы… Очень любопытный портрет получился. Затем позировал тип, которому на белой стене напротив виделись черти. Он бурно делился с нами своими видениями, приглашая нас к совместным наблюдениям; и даже предлагал их изобразить, пытаясь подсказать, как лучше закомпоновать в листе, открывшиеся ему чудеса. Название у этого «феномена» простое – белая горячка. То неизвестными ветрами занесёт к нам смешливую, весёлую девчонку, похожую на целый букет алых маков. Она тут же заставит светиться и наши лица отблесками весеннего огня, бушующего в каждой клеточке её тела. Все неожиданно для себя встряхнутся, заработают с удвоенной энергией, сбросив скованность и усталость.
Сегодня для живописного портрета нам будет позировать Константин. Его кто-то из студентов уговорил побыть нашей натурой, пообещав, что тот в итоге получит как минимум один свой портрет в масле плюс стандартный заработок натурщика.
Он человек разносторонний, фактурный; в свободное от учёбы время посещает театральную студию. Как натура – очень интересен. У него хорошо сохранившее летний загар выразительное лицо, тёмные волосы, тёмно-коричневые глаза. И какая-то лихость и мечтательность во взоре.
Константин позирует нам в костюме воина времён Отечественной войны 1812 года.
Я расположился так, что вижу его в три четверти и при этом он удачно освещён лучами солнца, отражёнными от белой стены соседнего здания за окном. Бросив всего один взгляд на постановку, мне стало понятно – портрет будет! Как гармонично и сочно звучат краски! Лицо Константина пролеплено всеми оттенками бронзы. С его тёмной шевелюрой звучно контрастирует белое и золотистое убранство мундира, который отлично сидит на нём.
С бьющимся от волнения сердцем быстро делаю рисунок углем; и скорее – к краскам. Они так и рвутся, так и просятся с палитры на холст.
Предварительно закрепив рисунок жидко разбавленной умброй, приступаю к живописи. Решил писать «а ля прима», то есть – сразу. Этот способ живописи предполагает минимальное количество переделок уже записанного холста. Позволяет экономить время, которого отведено не так уж и много.