Никто не запретил знать, что здесь будет. До семьдесят четвертого года у меня сложилось стройное представление о положении в нашем мире. С ним и живу. А, интересно, отзвуки какие-нибудь этого уверенного знания будущего будут ли? Вот ведь Ю.И. Галецкий вернулся, а он очень связывал меня с определенным миром. Теперь, видно, это все переменилось, но то, что знал, я знал твердо. А что, если грузинский чай теперь погибнет? Что мы будем пить? Я рисовал чаи, живя на Блохина, и тогда же задумался о Грузии, но время ее настало только теперь.
22 февраля. Антропоморфные изображения: Первобытное искусство / Отв. ред. Р.С. Васильевский. – Новосибирск: Наука, 1987. – 224 с.; ил. – 2 р. 40 к. – 3400 экз. – Для археологов.
В прошлую среду начался и все еще продолжается гигантский оползень на северо-западе Словении. Смял завод и несколько жилых домов. Существует угроза затопления местной шахты. Жертв, как будто бы, нет. Все время его пытаются остановить.
Умер Петр Григоренко в Нью-Йорке, семидесяти девяти лет.
23 февр. Джиргаталь, пять-шесть баллов по шкале Рихтера.
Возвращение в 1974 год
«Всю жизнь перекатывают несчастное тело из одной ямы в другую, то и дело проваливаясь в зловонные канавы. Здесь жизнь одновременно с человеком выплавляется, как же оказывается, что она так жестоко смеется над людьми?»
Хуайнаньцзы
28 июня + Хлебников
Осень в Аламуте. В «сухом саду» осень. Подметенный подоконник, радиоприемник. Осеннее электричество, осеннее окно, осенний натюрморт. Опадающие вещи. Осыпающиеся свечи. Осеннее радио. Запах тины – приморье. Существующее нигде солнце. Оно восходит, светит и заходит невидимо для меня. Тучи стен скрывают его, мгла двора, тьма второго этажа окнами во двор, сумерки второго этажа. Опадает свет, падает на абажур перепревшей, бездействующей лампы – осень. Тихо, как в опавшей листве, звуки из соседней квартиры доносятся, как через (сквозь) опавшую листву. Вот здесь Розанов. Или сумка книг – сумка опавших листьев. Перечисление. Лето не было изобильным, во всяком случае у меня так. (Мало листьев нападало) мало книг осыпалось, опало. Постиранный тюль того же занавеса – осенняя паутина. Осеннее пальто висит на ручке окна. Зеркало – осенью тихое. Тихо не отражает ничего, кроме этого же самого. Прореженные (розданные), поморщившиеся осенние журналы (человек и закон). Плоды осенние – консервированный грейпфрут, сок.
Осень – ржавый металл. Минуло лето в «сухом саду», с его цветением денег. Осеннее пальто заслоняет большую часть сухого сада. Нам просто не видно, что там еще высохло или увяло, или опало. Что все лето и весну падало, то сейчас опадает. Все чаще плесневеет чай, оставляемый на два-три дня. Осыпается побелка, даже кусками отваливается штукатурка. На полу грязь – осенняя, подразумевается. Вечная, сказать проще. И сейчас светит солнце – последнее, сентябрьское, что же изменилось по сравнению с весной? Весной его брызги долетали и сюда. Сейчас только тепло доходит до меня.
Нержавеющее зеркало. Отсутствуют солнечные блики, шум воды. Все, что внушало надежды, стало не таким уж свежим, новым: записки, открытки, накопившиеся за это время. В подметенном садике на подоконнике собирается поселиться шум дождя и осеннего ветра. Теперь ждать грязных подтеков, сквозняков, холода изо всех щелей, новой грязи
вторая квартира в это же время
Если я лежу, то крыша дома напротив выложена прямо на подоконник, такой натюрморт. С крыши живыми струями струится вода. Едва подсохшая крыша гармонирует с темным небом. Под солнцем дом напротив ядовитого оттенка. Зелено-желтого. Пустынная крыша ровно освещается солнцем. Солнце освещает все, равно отбрасывающее тени, кирпичи, лежа принимающие воздушные ванны. Так электричество призвано освещать именно бумагу. Над пустыней крыши небо… как у Рейсдаля. Почему-то мне это говорит, что долго больше я не буду в Гавани. По поводу солнечного света. Одинокое солнце, видимо, это последнее солнце в этом году. Конец августа – начало сентября. Не странно ли? «Свет в августе». Кончилось лето, которое я пролежал дома, и мне кажется, что то полуодиночество было необходимой подготовкой к этому одиночеству. Такое чувство, что одиночество предстоит, а оно уже здесь. Сажусь и пишу. Две свободы: первая – воля, вторая – свобода самовыражения. Та свобода – необходимая подготовка к этой свободе. Приближается ночь – в широком смысле. Последние звонки. Остаются знакомства, только никак не мешающие одиночеству. Кончается всякая коллективная деятельность совсем. Сама по себе зима, а потом одинокая весна, весна одиночества брезжит, ожидается.