застой – «главное в движении».
Трансформируются в деревья руины и то и другое, в человека. Образ человека – изнанка закоренелых сложных фундаментальных понятий. В той степени, в которой участвуют в развитии изменчивости неизменного облика атмосферные явления, лишь заключено нормальное в восприятии. Нормальное – синоним будущего вр.<емени> предугадываемого
Простое восприятие сочетаний цветов налитыми кровью глазами противостоит реализму проанализированного – свободы выбора, я говорю на примере цвета стен дома, интенсивно воспринятых к чему-то из жизни неподвижные алогизма различие субъекта и объекта. Этот пример поясняется тем, что одно отсутствие лунного света во время затмения делает ничего не значащим искусственный свет, т. е. ни насколько не заменяет его, и в этом смысле город не отличим от поля или зимнего леса, или ночного моря, тумана и облаков на незнакомом перевале
А уже позже, когда думаешь правильно так и так, возникает перед тобой образ человека, безразлично на каком лице, плод сознательного усилия
Двоякое вытекание человека из дерева и дома из человека, как универсальное выражение всего общения людей; цветок света всего мира свободного от психологического выбора поведения или мышления. Только два возможных сочетания восприятий остается рассматривать: простого с чудесным, и цветов света издающих перебивающий запах тления благодеяния;
затем – превосходное выражение закона единства
Шесть писем из больницы
Облик весенних деревьев-реликтов, самых древних и вечных форм. Период набухания почек, листвы лиственницы. Сейчас нахожусь у другого окна, вижу лето в другое окно и не могу вспомнить еще особенностей растительности – зеленых кустов, травы. Минуло лето желтых цветов, росших чуть не сплошь среди зелени.
А если бы за окном ива? И конец?
Лето – начало войны. Кленовый цвет, как поздняя мимоза, на песке и асфальте дорог наметен. Распустившаяся листва трех кленов, как листы мокрой бумаги, смята ветром, жесткие дубовые листья, только что достигшие своей нормальной величины, имеют в себе что-то кладбищенское. А отдельная ветвь дуба вдруг представляется каким-то символом смерти. Как дикие голуби («Дхаммапада», примечания).
Но так – было вчера – желтеющие носики на кленах, лиственница – сосна в елочных украшениях молодой хвои – плетях елочной мишуры – и негнущиеся дубовые листья – готовые искусственные венки, – 14 июня, и было еще на прошлой неделе.
Сегодня дуб закурчавился, и его листва как бы пересохла и сморщилась. Как я начал – в ней есть что-то от ивы, как плакучая ива – дубовый ивняк.
Погустевшая трава под деревьями в одуванчиках, среди деревьев молодых, новых – ветхие заборы.
Эта гуща листвы и густота теней под деревьями и солнечные пятна повсюду – на траве и асфальте, домах и открытых пространствах, на всем созданном, как и существующем само собой, – эта камуфлированная действительность начала лета прочно связана с представлениями о войне, буйстве и именно о начале, о первых шагах – о наступлении.
А я представляю себе все эти лужайки среди деревьев уставленными памятниками, но это, по-моему, не кладбище, и все памятники выставлены как бы на просушку – каменные-то. Это как грандиозный макет нашего будущего – никто реально не похоронен, нет читаемых надписей, – и мы можем над каждым едва обработанным или только специально установленным камнем призадуматься как над собственным намогильным памятником. И от этого мы загнаны в эти сумасшедшие дома, полуказармы, полумонастыри и, уж точно, – тюрьмы, и толпимся у окон, курим в одиночку и группами, а когда повезет – пьем чай, передавая кружку по кругу*.
Добраться
до звездного неба сна.
Сырой и ветреной ночью солнце – ближайшая звезда. Когда не дойти до следующей станции метро, словив секу у парка, – например до Электросилы – сил не хватает.
К центру города по бурному Московскому проспекту (по архитектурному от него проекту).
Дождь, ветер и боль хлещут в лицо, в мелкие клочья, с характерным звуком, рвется туман. Осколки зуба на верхней десне ощущаются как звезда. Звезда Боле – сила ветра.