Двадцать четвертое февраля. «Сокращение силы землетрясения даже на один балл дает большой экономический эффект, несколько сотен тысяч рублей…» – это из передачи о таджикских геологах, о строительстве больших плотин. Не очень ясно выражена мысль, не совсем понятно, что имеется в виду. Очевидно, это говорится о размещении плотин в спокойных сейсмических зонах. Попозже я понимаю, что дома не так уж холодно, но, когда мороз должен ослабнуть, всегда вначале как-то зябко. А что же у меня дома? Ведь это пространство под пятиметровым потолком совершенно не отапливается. Неужели психиатры изучают влияние холода на человеческий организм или невыносимых условий на психику? У себя, придя, я мог бы только запрятаться под одеяло, и никакими силами меня оттуда не выгнать. Хотели посмотреть, как я буду медленно обрастать грязью, покрываться черной пылью? Но в Ленинграде, особенно после блокады, проблема холода и неотапливаемых помещений самая обычная. На Блохина я жил одну зиму с выбитым окном и затыкал дырку в стекле подушкой. Правда, тогда я спал, прижавшись к батарее, а тут не топят совсем, радиатор совершенно холодный. Но люди приспосабливаются иначе, и вот я в Купчине уже несколько лет сижу в трусах и нижней рубашке – и ничего. Но летом можно бы пожить и на Кировском.
Сегодня почитал письма Лескова, какое-то совершенно другое чувство, чем когда читаешь исследовательскую литературу, пусть даже китаеведную. Руки иначе держат книгу, гораздо роднее и понятней язык. Как все понятно! А проблемы, обсуждаемые им, толстовство и что с этим связано, не менее сложные и отвлеченные, чем у современных литературоведов. Это язык гения, доступный и родной. До адресов, как все просто и понятно. Особенно то, что он пишет об Усть-Нарве и тех местах. Когда много читаешь, сам записываешь меньше, труднее взяться за дневник. Откладываю это назавтра.
Водочный магазин, точнее угол дома, за которым расположен вход в него, теперь стал виден из моего окна, заслоняемый только прозрачными зимними деревьями. Я смотрю, как там снуют черные мужские фигуры. Многие только тут узнают об этой новости, заходят впервые. Завтра Верочка привезет что-нибудь выпить. Она ночует у своих. Захватит и древнекитайскую антологию. Наконец я добрался до Спирина. «Черная корова – черная…»
Я просыпаюсь с готовыми стихами. Мне снится, что, когда мы переезжаем на Кировский, на первом этаже огромного дома 26/28 расположен какой-то пансионат – мастерские для слаборазвитых детей, что-то вроде детского отделения психиатрической клиники. У нас на этаже, в моей комнате, по случаю новоселья, одного человека на подоконнике прямо закачивают промедолом, и он грозится спуститься на улицу прямо из открытого окна. На улице появляется группа советских военных офицеров со своими дамами, они пришли провести время в кафе, расположенном напротив. И вот когда они входят туда, дети на первом этаже поют озорную песенку: «Клюква раз и два на свете / ничего вам не ответит, / а возьмется спозаранку / и расследует гражданку…» Такое впечатление, что все это происходит в какой-нибудь стране народной демократии во время событий. Очень веселая песенка, не умею мотив передать. А у нас дома настоящая поколка оленей, какие-то узбеки со своими узбекским коньяком и курительными палочками, праздничный ажиотаж. Такой сон.
В перерывах, у меня в чтении, а у нее – в стирке, мама рассказывает мне о бабушке, со стороны отца, и о старших наших родственниках по той линии, которой я совершенно не знаю. Думаю, не стоит ли этого записать, но это не для моего дневника. Она так хорошо помнит, кто кем кому приходится, кто где жил и кто когда умер, что мне хочется выучить эти рассказы из семейного альбома наизусть. Как тяжело быть оторванным напрочь от жизни, от знания о жизни своих родных с их трагическими судьбами. Кажется, один вид паркета, ведь мы-то выросли на крашеных полах, в эпоху НТР, должен напоминать о старшей семье. Ничего этого я не знаю и не помню. Одна моя тетя в Клину убежала из нервной больницы и погибла на реке во время ледохода, когда пыталась перебежать по льдинам. Я смотрю по карте. Река в Клину называется Сестра. Ее сестра попала под бомбежку на платформе Подсолнечное, которая теперь называется Солнечногорском, неточно. И погибла прямо под бомбами на этой платформе, говорят, что в тот день многие погибли. Мамины рассказы об этом производят тем более сильное впечатление, что ведь это семья папы, а не ее. О своих она знает еще больше.