Весь день никуда не выхожу и телепаюсь по дому, сплю недолго после раннего обеда, успеваю за всеми телевизионными программами еще послушать приемник. Виллис Канновер передает Вуди Шо. Слышимость очень хорошая, слышу обрывки последних известий. Сорваны выборы в региональные советы Баскской провинции, сепаратисты застрелили представителя и кандидата от соцпартии в Сан-Себастьяне. Новости вот такие, о природных явлениях что-то нет ничего. День опять солнечный и морозный, ночью видел на небе звездочки, слабые, но ясные. Г.В. Романов посетил дамбу, заложено новое водопропускное сооружение с опережением на два года, но до Котлина еще далеко. Он, наверное, поторапливает строителей, а то они при его жизни и не кончат. Дамба Су Дун-по. После «тридцать шестых» и «Бодрости» неплох и грузинский высший сорт, вечером и утром.
Думал послушать джаз, да мои что-то улеглись. То сидели читали свои детективы, а вдруг захотели очень спать. Не буду им мешать, и опять остается ходить по кухне. Сегодня мысли в порядке. Сейчас как раз двенадцать, и я, по привычке, не знаю, каким числом пометить эту запись. Знаю, что суббота была, а началось воскресенье. Смотрел «Время», и мне все кажется, что это меня силком тащат в польский экспериментальный театр. Особенно предвыборные выступления с трибун, ну точно кадр на спектакле снятый. Раньше такой театр был у них в моде, а как теперь дело обстоит, я ничего не знаю. Вся эта программа заменяет мне и фильм и спектакль и литературу в значительной степени, так как ощущение такое, что в каждой передаче у вас стараются выворовать хоть по одному, нет, именно по одному старому слову, заставить забыть что-нибудь связывающее вас со своим родом-племенем, с дореволюционной действительностью. Я не о правдивости их говорю, а о том, что все привычное вытесняется какими-нибудь сверхнаучными сообщениями об черных дырах во Вселенной или чем-то подобным. Все это называется прогрессом, но вот сегодня, например, показывали, какая с утра стоит очередь в Эрмитаж, и становится ясно, что без постоянного блата и соваться нечего, а в «Известиях» пишут, что они сняли сто пятьдесят квадратных метров фресок во Пскове, в храме Покрова, и какую-то часть их выставили теперь. Так бы надо глянуть, да неудобно снова просить Герту Михайловну. Вот что наделала эта выставка натюрморта с шестнадцатого по двадцатый век. Разбитую бутылку, обломок кирпича, глиняный кувшинчик с отбитым горлышком и засохшей веточкой в нем я бы поставил в токонома. Еще металлический чайник с несмываемыми следами чая, пиалу с чистой водой, даже газовое пламя я включаю в число несомненно красивых вещей. Какую-нибудь простую луковицу и пачку чая, красивый спичечный коробок и смятую пачку «Беломора», ведь не важно что именно, а важно, как поставить. Такие разрушающиеся, разрушительные натюрморты противостоят актерству с трибунством его. Я не против цветущих деревьев, но до весны еще далеко и, потом, здесь, может, ничего нет красивее, чем когда зеленые газоны покрываются целыми полями желтых одуванчиков. Мне так кажется, и своего ощущения и мнения я не изменю.
Даже для меня крепко я выпил чифира. Звенит вода в бачке унитаза, а перед глазами белые зигзаги, как абстрактные натюрморты, и белые пятна, не позволяющие видеть, как пишешь. Я поэтому написал в «1974»-м, что Довмонтов город на улице Ленина расположен, я и имел в виду, что Покровский храм теперь стал номер дома такой-то по какой-нибудь Октябрьской, точнее не помню, улице. Трагикомическое восьмое чудо света. Иногда показывают по телевизору раскопки. В Новгороде и под Рязанью роют очень тщательно, на то есть свои причины: берестяные грамоты, на которых, кажется, все помешаны, или сугубая древность рязанских находок. – Плохо ищут, – сказал бы тот Володя Пятницкий, которого я создал в своем представлении. Да, именно о других примерах. Интерес к книге? А не способ ли развести мелких кровососов-спекулянтов на месте тех титанов, что просто кровь пили? Не успели объявить об подписке за макулатуру на Джека Лондона, и уже вижу, потянулись со стопами газетно-журнального хлама люди. Интеллигентные лица попадаются, и много людей. Лондон в почете, но так было всегда. Об иконописи ничего не достать, об церковной архитектуре. Об этих псковских находках была давно статья в «Науке и жизни», да там уж больно скверная печать. Видно только, что фигуры во весь рост. Как же просочиться на выставку? Стыну. Достоевский где-то писал, что русский может замечтаться на морозе до смерти. У Заболоцкого есть магаданское стихотворение, посвященное этому. Итак, что же я делаю самозабвенно, раз уж мысли сегодня упорядочены до больше не могу? Сплю: и вижу сны и вспоминаю их. Варю и пью чай. Курю. Пишу. Все. Греюсь до самозабвения, лежа в кровати под одеялом. Сражаюсь с вездесущей иллюзией. Знаете, сильная творческая воля – не предмет моего рассуждения. Это как бывает ток сильный и слабый и они исследуются порознь. Сказать, что я исследую слабые художественные проявления, нельзя, но что-то такое напрашивается. Девятнадцатый век очень ломал голову над проблемами гениальности, и вот к чему это привело. К смещению понятий и выдвижению бесконечного числа ложных авторитетов, к культу личностей взамен традиционного взгляда на безличностное существование как главное. А я бы, выходит, мог еще что-то сделать и в русле этой традиции. Хожу самозабвенно, пока не почувствую, что смогу уснуть. Грезить не свойственно. Мечтать, кажется, больше не могу или нельзя. Совсем по Ильичу. Кончаю запись.