С воскресенья пива не осталось, начинают продавать с одиннадцати. Пены полкружки, только что зарядили баки. В газетном ларьке продается, не обращая на себя внимания, Фолкнер на английском. Вышел за покупками. Солнце греет внятно. У меня пальто черное, и спине даже жарко. А ветер холодный, февраль месяц. Помню, однажды, тоже в газетном ларьке на Кожевенной линии, я купил «Чудеса Индии» Бузурга ибн Шахрияра, тогда у пролетариата он интереса не вызывал. Потом, одно время, начали продавать в киосках Н. Лескова, красное собрание. У городского мещанства, видно, он спросом не пользовался. Я много томов покупал, безобразные супера выбрасывал и зачитывался им, как никем. Много позже так же зачитывался Щедриным, но того я вообще достал у старьевщиков. У них можно было хоть книги на древнееврейском купить, но, к сожалению, языка не знаю. «Авессалом, Авессалом!» издавался в переводе, и чего это Политиздат надумал распространять его в подлиннике, не знаю.
Оля приехала забрать своего мужа. Ему второй раз дали академический отпуск по болезни. Сегодня уезжают. Я думал, мама поедет к себе, но нет, она от нас пока уезжать не хочет. Кто же ее теперь в Москву повезет? Если понадобится получать страховку?
Выспался днем. Ночью читал Чжуан-цзы в переводе Кучеры. Потом задремал. Вера ушла на работу, опять поспал до десяти. Выпил «Стрелецкой», спал до начала шестого, пока не подошло время Канаду слушать, да тут и Вера возвращается и обеденное время подходит. В общем, отоспался вперед. Ночью бодрствую. У каждого человека, я думаю, своя есть постоянная надежда, мысль. У меня, прямо, как молитва – лишь бы ничего не случалось. Я разлюбил всякие непредвиденности, может, и раньше не любил, но, по первости, находил их занятными и интересными. Теперь мне постоянно хочется одного – лишь бы ничего не происходило, протекало бы спокойно, без лишних разговоров. Иду в магазин или на укол, или куда-нибудь еще, и только одно опасение, что может что-то случиться, меня тревожит. Кажется, даже холод не так досаждает, как эта мысль.
Теперь у меня есть Лао-цзы, и я чувствую себя успокоенным. Вообще мне кажется, что восемьдесят четвертый год у нас пройдет тихо и незаметно. Как в високосный год, всегда много покойников, но это на верхах или по сторонам на некотором удалении от нас. Сегодня Масленица, давали копченую селедку. Еще Вера купила яблочного повидла в консервной банке, как кильки. Блинов не пекли, слава Богу. Религиозной программы не слыхал, так как в это время показывали английский фильм «Неизвестный Чаплин», третью серию. Похоже, что составлением программ занялась партия. Ну, этих надолго не хватит, скоро пост, и они с Масленицей борются с переменным успехом. По-моему, и такая оголтелая спекуляция книгами должна закончиться, только не знаю, под влиянием каких причин. Неужели нужна война, чтобы цены на полиграфическую продукцию упали и перлы уцененные снова стало можно покупать походя, как бы случайно. Что наделали спекулянты, почти ничего стало не достать не втридорога. Я покупал Державина и Анненского, Глинку и Тютчева, Хлебникова и Пу Сун-лина, Лу-Ю и антологию китайской поэзии, Случевского и Аполлона Григорьева и даже не знал, что такое этот чертов всенародный интерес к литературе. А теперь пока только из «Памятников письменности Востока» кое-что перепадает, а за «Библиотекой поэта» надо с большими деньгами ездить на «черный рынок». Я насмотрелся на эту кухню, и мне никакой охоты нет этим заниматься, да и возможностей нет. Вот и осталось только ночью чайку попить посидеть, да и то надо за это Бога благодарить. Хоть на одной квартире не трогают психиатры, остальные загублены. Чуть чего – и там, а потом выцарапывайся от них по три месяца, и это еще в лучшем случае. Об них я много мог бы навспоминать, да, кажется, противно и неинтересно. А так дневник «не из чего» состоит. Если представить, что все и передачи и газеты не мне адресованы, то ничего и не остается. Какие-то «Последние дни» сплошные. Нервы и сдают. Обязательно нужно удовлетворение. Теперь сушим спитой чай, веря, что он является хорошим удобрением для огорода, вот занятие. Втроем тесно должно быть, но мы привыкли и в одной комнате жить. Как-то по временам забывали, что могут меня загрести в любую минуту. Даже не верится, что можно быть таким рассеянным, допускать такие оплошности. Но без этого как-то выходит, что и жизни бы не было. Как подумаешь о лечебницах, лучше сидеть тихо тут, лучше, кажется, не видеть и не слышать ничего, никуда носа не высовывать. Выходит, что других возможностей не осталось. А наш с Элкой портрет купила Третьяковская галерея. В общем, прямо «Из пасти лошади», английское кино, а не жизнь. Мало читаю, совсем ничего не делаю, не рисую, да и замыслов как-то нет вроде. Иссушили страхи за свою свободу, поглотили элементарные отношения. И это называется покоем. Все относительно, но ничто так, как соответствие со временем. Козырев был прав. На путях абстрактного мышления только и возможно свободное существование. А солнышко уже пригревает, вот и начинаешь беспокоиться за ближайшее будущее. Год-то високосный. Очень не хочется залететь в восемьдесят четвертом, хотя мода стоит и такая.