Опять солнечный день, лед на дорожках тает, теперь видно, что дело к весне. Раньше я любил солнце, умел пользоваться теплом. Правда, даже на Украине, на Днепре, вот где я писал все эти домики и хатки, я одевался тепло и носил свитер и пиджак, но любил и погреться, как на пляже. Во время странствий одежду, кроме как нацеплять на себя, больше девать было некуда, руки и так постоянно были заняты картонами и сумкой с красками. Да еще я прикупал понемногу книжки, и вот эти вещи всегда таскал за собой, а хотелось свободы рук, большей свободы движений. Недаром я теперь по дому шатаюсь в трусах и рубашке и, как ни прохладно, не могу на себя ничего одеть. Только когда приходят люди, а это бывает нечасто.
Кое-что из того, что говорят о надоях на фермах, на ферме Горской, например, непосредственно доходит. «Надо селиться ближе к земле…» План поэмы был обширный, он включал даже транспортировку Гром-камня на прежнее место под Лахтой и устройство центра города в новом месте. Я думал, что это способ борьбы с наводнениями, я насмотрелся, живя в Гавани. Это был бы мой «Медный всадник», но написать его я бы мог только из чувства противоречия, а противоречить тогда еще было нечему, это было еще в пятидесятых годах, и тогда еще не замышляли такого большого строительства, как эта дамба, которую строят теперь. Тогда писали о том, что в связи с ростом города необходимо создать круговую железную дорогу, и я так же увлекался этой идеей. Но стихи писать бросил. Тогда с утра мы слушали приемник – станцию тысяча сто сорок один метр, а она всегда передавала что-нибудь о торфоперегнойных горшочках и о тракторах ДТ-54, и теперь мне дорого воспоминание об этом времени. Мы завтракали очень сытно по нашим понятиям, так как мне надо было ехать в школу на Фонтанку, а отец уходил в свой институт на Ковше, и более дружных семейных сцен я и не припомню. Конечно, было в этом что-то от посещений в больницах, когда он, а теперь и я, уже был болен и лечился в военно-морских госпиталях, то у Калинкина моста, то в больнице Ленина. Мы даже подумывали о том, что ему следует уйти в отставку, а нам всем уехать жить куда-нибудь в область, в колхоз. Но эти планы никогда так и не осуществились, и, может быть, они были несерьезными. Может быть, он дольше бы прожил, если бы мы поступили таким образом, все может быть, поздно говорить об этом, теперь, когда он уже двадцать лет как умер.